— Привет, — ответила Ким, коротко кивнув. Она с трудом подавила желание убежать и осталась на месте, вежливо ожидая, когда они приблизятся к ней.
— Дженни, помнишь Ким Риссон? — спросил Тони.
Дженни возилась с замком дверцы.
— Я познакомил вас вчера вечером.
Она засмеялась:
— Я мало что помню о вчерашнем вечере. О, мне надо бежать! — воскликнула она, взглянув на часы. — Опять опаздываю. И все из-за тебя, — игриво ткнув Тони локтем, сказала она.
Ким задохнулась от возмущения и двинулась к больнице. Это уж слишком!
Но они догнали ее.
— Дженни тоже работает в хирургическом отделении.
— Очень мило, — ответила Ким, презрительно взглянув на него. После такого взгляда он не осмелится идти за ней дальше. Но Тони как ни в чем не бывало продолжал:
— Она занимается распределением трансплантатов.
Можно подумать, ей это интересно! Она больше не желает его видеть. Никогда.
Дженни вдруг резко свернула в сторону.
— Пока, ребята. Тони, встретимся около шести. — И, на бегу снимая пальто, девушка помчалась к административному зданию больницы.
Ким и Тони остались одни. Ким продолжала идти, все ускоряя шаг.
— Дженни.
— Меня не интересует эта Джинни…
— Дженни, — поправил Тони.
— Мне все равно, как ее зовут, — оборвала его Ким, подходя к лифту.
— Она живет…
— Послушай, — нетерпеливо перебила его Ким, — не нужно ничего объяснять. Меня не касается, с кем ты проводишь свое свободное время.
Двери лифта открылись, из него вышла пожилая женщина.
— Доброе утро, доктор Хофман, — обрадовалась женщина. — Как хорошо, что я встретила вас. Я хотела спросить по поводу мужа…
Ким воспользовалась заминкой, вошла в лифт и быстро нажала кнопку.
* * *
— Ну как тебе понравилось на вечеринке? — как бы между прочим поинтересовался отец.
Ким с трудом выдавила улыбку:
— Все было замечательно.
Ее жалкая улыбка не смогла бы обмануть даже ребенка.
— Неужели так плохо?
Ким улыбнулась:
— Креветки оказались очень вкусными.
— Ты видела там… Тони?
— Да, он был там.
— Ну, и… вы поговорили? — с надеждой спросил Риссон.
Она подозрительно взглянула на него:
— Папа… ты к чему клонишь?
— Да ни к чему.
— Слушай, Тони — не мой тип. Я сама не знаю, что такое «мой тип», но он точно к нему не относится. И хватит об этом. Кстати, мне казалось, что ты его недолюбливаешь?
— Нет, отчего же? Просто я высказал тебе некоторые соображения на его счет. Но, поразмыслив, решил, что если ты хочешь выйти за него замуж…
— Замуж? — воскликнула Ким. — С чего вдруг тебе взбрела в голову такая идея?
Гарольд пожал плечами:
— Ну я же вижу, как он тебе нравится.
— Все, все, все, — сказала она, поднимая руки. — Слушай, папа, он неплохой парень и все такое, но мы… ну… не подходим друг другу. Если я выйду за него замуж, а об этом смешно даже говорить, поскольку мы и встречались-то всего пару раз, но если бы… — чего, конечно, не будет, — если бы это случилось, то вся моя жизнь была бы подчинена графику его дежурств. А у меня тоже есть своя работа, которая значит для меня очень много, почти все.
Отец нахмурился, не совсем понимая ее.
— Ты — художница, он — врач. Вы не можете пожениться из-за того, что у вас разные профессии? Как это?
— Дело не в том, что он врач. Дело в самом замужестве. Я хочу сказать, что сейчас я постоянно работаю и не обременена такими мыслями, как «когда он придет», и «надо ли приготовить ему обед», и «не пора ли сдать вещи в химчистку»… — Она вздохнула, словно ей стало тяжело от одних этих мыслей.
— То есть главное для тебя — это твоя карьера? — задумчиво спросил отец. — Ты, разумеется, не согласишься со мной, но твои рассуждения очень напомнили мне мои собственные в те времена, когда я жил с твоей матерью.
Ким молчала, пораженная этой мыслью. Неужели она настолько увлеклась сожалениями о том, чего недополучила от отца в детстве, что даже не заметила, как сама встала на тот же путь?
— Ты красивая, хорошая девушка, — ласково заговорил отец. — И не замужем. И, насколько я понимаю, никогда не думала об этом. Почему?
— Да как-то не было подходящей кандидатуры. К тому же я целый день работаю, а к вечеру так устаю, что уже не хочется никуда выходить.
— Я не очень хорошо знаю Тони, но он кажется мне интересным молодым человеком… и я знаю, что многие женщины согласятся со мной.
— Вот пусть они и выходят за него замуж.
— Но он не хочет на них жениться. Ему нужна ты.
— Ошибаешься.
Отец пристально наблюдал за ней. Она любит Тони, что бы она там ни говорила.
— Ты боишься повторить судьбу своей матери?
— Что?
— Тони не такой, как я. Он — другой человек… из другого поколения…
— Папа…
Гарольд поднял руку, не давая ей возразить.
— У нас с твоей матерью были свои проблемы. Но это были только наши проблемы. И если ты думаешь, что все дело — в моей работе, то ошибаешься. Это была моя личная вина. И работа не имела к этому никакого отношения.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я считаю, что Тони не должен расплачиваться за мои ошибки.
— Но я полагала, что он не нравится тебе.
— Нравится. Мне не нравится только то, что олицетворяет собой этот юноша.
— И что же это?
— Перемены. И еще меня всегда раздражала мысль, что многие были бы рады, если бы он возглавил мое отделение.
Ким опустила глаза.
Гарольд продолжал:
— Теперь я начинаю думать, что это не такая уж плохая идея. Понимаешь, я перестал бояться перемен… и будущего. Напротив, я теперь с удовольствием жду завтрашнего дня У меня появился шанс измениться и исправить старые ошибки.
Ким грустно улыбнулась:
— Я тоже с удовольствием жду завтрашнего дня.
Отец огляделся по сторонам:
— Ты не знаешь, где мой бумажник?
Ким наморщила лоб:
— Бумажник?
— Ну да.
Она выдвинула ящик тумбочки рядом с кроватью и достала потертый кожаный бумажник.
— Вот он.
— Загляни в отделение для кредитных карточек.
Она раскрыла бумажник и увидела истрепавшийся листок бумаги.
— Что это?
— Прочти.
Она развернула листок и прочитала записку, написанную крупным детским почерком:
«Дорогой папа! Потому што я растранжирила сваи карманные деньги, дарю тебе на Рождество моего Макса. Пажалуста, береги его. Любящяя тебя, Кимберли Риссон».
Ким подняла на отца удивленные глаза. Она не предполагала, что отец настолько сентиментален, чтобы хранить все эти годы ее детскую записку.