осмотрелся. Он оказался там впервые. И стены, и пол, и потолок — все было белым, как и январское солнце за окном в конце коридора. Откуда-то вышла хирургиня, чтобы забрать пациентку.
Она без сознания, сказал Марк. Очень боится лифтов.
Девушка на него посмотрела, потом взяла Антипову за руку. И за шею. Рутинное недовольство пропало, она крикнула что-то на медицинском, отчего весь этаж зашевелился и зашумел.
Антипова умерла. Кусочек ее тела оторвался и попал в самое сердце. Врачи попробовали как-то это исправить, но воскресить человека у них не вышло. В конце концов, богами они были только в рамках местной системы.
Это я ее убил? — спросил Марк.
Ее убил тромб.
Че, сказал врач Марку, когда тот мыл пол. Так трудно было ее успокоить, что ли, а?
Марк слышал, что врачу попало за то, что он скинул пациентку на волонтера-санитара. Он не нашелся, что ответить.
В больнице во всех разговорах слышались непонимание, обида и страх. Все хотели найти виноватого, но при близком рассмотрении всегда выходило одно и то же. Никто не виноват. И в то же время виноваты все. Позже отец обвинил Марка в том, что мама заболела, мол, он предупреждал, что она будет переживать из-за его ухода из дома. А Марк в том же обвинил отца. Это все его измены, нелюбовь и патриархат. Как будто, если найти виновного, проблема сама собой решится.
К тому времени прошло уже две с лишним недели. Марк бросил волонтерство и вернулся в кофейню. Наступил другой год. Мама все еще была жива.
* * *
В праздники город совсем вымер, и его пустота только усилила ощущение апокалипсиса, которое Марк переживал изо дня в день. От мороза подошвы прилипали к пешеходным дорожкам, и, гуляя, Марк почему-то с интересом за этим наблюдал. Только однажды он поднял взгляд наверх и снова, как в детстве, заметил, что небо перетянуто проводами и троллейбусными путями. Местами на них рядами выпирали темные перевязки, в которых Марк видел лапки навеки неудачно присевших птиц. Те мультяшно поджаривались в его воображении снова и снова, отчего Марк смеялся вслух. Он не пытался подавлять и прятать свою истерику.
Новая партия порно не помогала сохранить здравый рассудок. Посмотрев отрывками пару озвученных фильмов, Марк осознал, что прописывает слишком длинные реплики на русском и актеры иногда не успевают прочитать их полностью. Стало совестно за такую работу. Если он даже порно нормально перевести не может, что же он вообще может.
Мне нравится, как твои яйца бьются об мою киску, зачитывал Марк вслух, потом сокращал, перематывал видео назад и читал снова. Не останавливайся. Продолжай. Прошу, еще.
Стены были тонкие. Пару раз кто-то отключал свет, пока Марк работал. А однажды вечером соседка перехватила его на лестничной площадке и сумасшедше уставилась ему в душу.
Жениться будешь, не то сообщила, не то спросила она.
Да?
Иначе грешно. Уже грешно. А будет хуже.
Марк не улавливал сути.
И даже если женишься, продолжала бабка. Скажи невесте своей, чтоб не орала как резаная. Да и сам тоже потише. Я все слышу, подытожила соседка и закрылась у себя, на этот раз не перекрестив Марка.
От советских батарей воздух в квартире пересох, и у Марка зудело все тело. Он разрывал кожу то в одном месте, то в другом, а потом шел в ванную смывать кровь. В зеркале отражались расползшиеся пятна сыпи. Марку казалось, что они с ним навсегда и дальше будет только хуже. Как-то так он относился и к режиму власти, и к раздору в семье, и к невозможности быть с Лесей, и к другим изъянам на теле жизни.
Я хочу, чтобы мама быстрее умерла, говорил Марк девушке на портрете Генри.
Он считал себя плохим человеком за то, что в его голове возникают такие мысли. Сидел на балконе, положив голову с этими мыслями на руки, и глох от собственного горячего дыхания. Болезнь мамы он ощущал как застрявшую в земле ядерную боеголовку, которая может взорваться в любой момент.
Уж лучше сразу, оправдывался он перед портретом. Я очень устал надеяться, что все будет хорошо.
Однажды он включил медленную музыку и положил телефон на подоконник. Закрыл глаза, вытянул вперед правую руку и согнул ее в локте. Левую приподнял. Стал переступать с одной ноги на другую и тихонько крутиться. Он почти ощущал, как касается тела воображаемой девушки. От ее прохлады унялся зуд и по спине пробежали мурашки. Марк поцеловал ее. Кончиком языка дотронулся до зубов и на секунду-другую поверил в происходящее. Когда он открыл глаза, все исчезло. Только во рту осталось ощущение чего-то недостижимого.
Выступление местного независимого театра показалось ему хорошим способом отвлечься и развеяться. Ребята устроили перформанс, высмеивающий новогодние корпоративы. На сцене стоял длинный стол с типичными новогодними блюдами. За ним сидели актеры в роли работников некоей компании, которых тамада развлекал туповатыми сальными шутками. Когда пришло время новогоднего обращения президента, выключился свет, все встали и на стене загорелось изображение — нарезка из всех выступлений президентов России. Зрители слушали их несбывшиеся пожелания и пустые напутствия.
Многие в зале были младше Марка. Они одевались иначе, общались фразами, которых он не понимал. По-другому реагировали. То и дело кто-то скандировал Рос-си-я, и вокруг смеялись. В нарезке было и последнее выступление Ельцина, где он, уже очень больной человек, растягивал слова, делал паузы и в целом с трудом и плохо говорил. Когда его показывали, раздавались смешки. Сначала с одной стороны, потом с другой. Марк делал вид, что не замечает, постепенно смех подхватывало все больше народу, и в конце уже хохотал весь зал. Пространство скукожилось, а вместе с ним и все, о чем в тот момент думал Марк. Даже когда в детстве родители брали его на посиделки со своими взрослыми друзьями, он не чувствовал себя настолько чужим. Стало вдвойне противно, когда Марк осознал, что смотрит на происходящее глазами отца.
Он и еще пара человек ушли. Одним из них был Вадик, бывший пацан, худощавый тридцатилетний парень под два метра ростом. Он просиживал в кофейне по полдня со своим ноутбуком, но работал мало — больше болтал с кем-нибудь за жизнь. Раскладывал по полочкам ее фундаментальные аспекты. Несмотря на его важный вид и вдумчивый тон, ничего нового такие разговоры никому не открывали. Если только самому Вадику. Но сейчас он молчал. За что в эти несколько минут Марк его очень полюбил и даже забыл, что Вадик его