как он переворачивается набок и на смену ему выкатывается другой. Дома светлели. Обнажались шрамы от стыков бетонных плит. Прыщами проступала щебенка, наполнявшая стены. Эта грубая обыденность напоминала Вадика. Марк думал, как легко его не любить. И дело было даже не в том, что Вадик говорил и делал. Как-то летом он попросил сфотографировать его на фоне больших красных букв «Йошкар-Ола» на набережной. Только нормально, сказал он. С ногами. Марк сделал фото и вернул Вадику телефон. Тот посмотрел на экран, улыбнулся и перенесся в счастливейший мир.
Спасибо большое, сказал он и чуть не заплакал. Идеально. Я именно так и хотел.
Марк никогда бы не смог испытать что-то схожее. И даже просто понять такие эмоции. Как при подобном раскладе проникнуться к человеку. И зачем. Марк представлял, как Познер и Дудь по очереди задают ему эти и другие сущностные вопросы. Он как-то очень мудро им отвечал в своей голове и был собой очень доволен. Но наутро — то есть уже днем, когда проснулся, — не мог вспомнить ни один из своих замечательных ответов. Все снова стало непонятно, и Марк чувствовал, что это как-то правильно и хорошо. А Вадик бы, наверное, сошел с ума.
* * *
Прости, что отвлекаю, сказал отец по телефону.
Он всегда так начинал разговор, когда звонил Марку. Сразу ставил его в положение, которое подразумевало, что у сына были дела поважнее, чем общение с семьей. Эдакая обвиняющая вежливость.
Ты не отвлекаешь, сказал Марк.
Если у тебя есть время, помоги, пожалуйста, отвезти маме увлажнитель воздуха. Он тяжелый, мне одному трудно.
Да, конечно. Хорошо.
Я за тобой заеду.
Отец припарковался прямо напротив балкона Марка и включил аварийку. Марк закрыл ноутбук с горящими переводами, оделся и вышел.
Привет, сказал он, когда сел в машину.
Отец устало улыбнулся, и они пожали друг другу руки.
По радио играла «Европа Плюс». Отец никогда не слушал эту станцию, а значит, включил ее специально для Марка. Его уверенность в том, что он хорошо знает своего сына, показалась Марку трагически трогательной.
Ты как?
Непросто, ответил отец.
Марк только сейчас заметил, что он весь поседел. На лице набухли родинки и углубились морщины. Глаза были мутные и глядели ознобом. Отец говорил что-то про сухой воздух в маминой палате, про статьи в интернете о его вреде для здоровья и про правильный аппарат, который он купил.
Здорово, отвечал Марк. Здорово.
Когда они приехали домой, отец предложил быстро перекусить, а то он сегодня еще ничего не кушал. На столе лежали засохшие пряники и хлеб, сгнившие бананы и разноцветные конфеты. Холодильник был забит испортившимися продуктами. Марк отыскал еще съедобные яйца и пожарил их.
Стулья в столовой были завешены отцовскими штанами и рубашками. Раньше там же Марк оставлял и свои вещи. Мама утверждала, что это мужской инстинкт — так самцы метят свою территорию. Она раскладывала одежду по полочкам, после чего они никак не могли ее найти, за что по-семейному на нее злились. Теперь мама лежала в больнице, и дом был беззащитен перед отцовскими привычками. По вмятинам на диване, чашкам с прилипшими к стенкам чайными пакетиками и следам ступней на пыльном паркете Марк воссоздавал жутко пустые вечера, которые отец проводил здесь в одиночестве, и узнавал в них свое детство.
Он возвращался сюда после школы и до вечера жил совершенно один. Да и когда приходили родители, нельзя сказать, что он ощущал себя в компании. Бывало, звонила бабушка спросить, когда отец возвращается из командировки, а Марк и не знал, что тот уехал. Они жили разными графиками, так что подолгу могли совсем не пересекаться. В классе пятом-шестом у Марка были проблемы с математикой, настолько серьезные, что про них узнал отец. Он приехал домой днем, чего никогда не бывало, и посадил Марка за стол.
Я могу меньше работать, сказал он тогда. Сидеть с тобой и помогать делать домашние задания. Но тогда я буду зарабатывать меньше денег и мы станем хуже жить. Не сможем ездить на отдых и покупать вкусную еду. Ты хочешь этого?
Нет, сказал Марк и с тех пор не запускал учебу.
Его пугала мысль потерять все, что они имели. Хотя даже тогда он мало что из этого любил. Разве только черешневые деревья за окном и ворон, которые развлекались, катаясь по крыше. То есть то, что им и не принадлежало вовсе.
Сам дом никогда не имел для него значения home. Это было здание, в котором он проводил время и спал. Марк даже никогда не приглашал сюда никого из школы. Те, кто жил в схожих домах, обзывали Марка черемисом, предлагали одноклассницам деньги за минет в туалете и пускали слухи про тех, кто согласился. А те, с кем Марк был близок, жили беднее, и Марку было стыдно за свое благополучие.
Родители построили дом на земле, где прежде стоял цыганский табор. Цыгане попытались как-то раз их обворовать. Перелезли зимой через забор и неудачно прыгнули прямиком в сугроб, где лежал сторожевой пес. Удирали так, что только пятки сверкали, вспоминал дед на семейных застольях.
Марк не помнил ни собаку, ни того случая, потому что был тогда совсем маленьким. Но, видимо, его все же вы́носила эта земля, помнившая, как недолго тут стоят кирпичные стены. Ведь он так и не почувствовал их родными.
Построенный в девяностых и несколько раз отремонтированный в нулевых, дом был воплощением отцовской мечты о новой жизни в новой стране. Он буквально защищал его от бандитов, которым из принципа отказывался платить за крышу. Те пришли к отцу на завод, наставили на него дуло автомата, а он все равно сказал нет и еще несколько недель ночами дежурил посменно с охранниками, держа за пазухой пистолет Макарова, до сих пор имел его при себе.
Охранял он дом и от местных властей, которым отказывался давать взятки. Налоговые и пожарные проверки, судебные тяжбы из-за малейших огрехов в документах и недостаточной ширины коридоров согласно новым постановлениям стали рутиной.
Рабочих, знакомых и даже друзей семьи объединяло то, что они с разной долей успешности пытались обокрасть этот дом.
Ты не хочешь вызвать кого-нибудь тут прибраться? — спросил Марк, пока отец ел яичницу.
Да надо бы, наверное. Пока не до этого.
Нам нужно кое-что обсудить, начал он, когда доел.
Отец рассказал Марку про дело, которое на него завели, и суд, где решалось, заберут ли у него завод, машину и дом. И посадят ли его за решетку.