Читать интересную книгу Король - Андрей Посняков

Поначалу девушка отвечал односложно, словно бы любое упоминание имени Агриппина вызвало у нее тошноту и зубную боль. Да, мол, говорил. Хвастал. И не один раз. И в харчевне, и на постоялом дворе, и на усадьбе у Прохора Горностаева.

– А какие-то имена? Имена при том упоминал?

– Про каких-то парней с Капши-реки говорил, – вспомнила Санька. – Мол, им тоже кусок свой дать надо, еще не один раз сгодятся.

– Парни с Капши-реки… – Леонид задумчиво скривился и улыбнулся монаху: – Ну, что, брат Филарет. Пойду-ка теперь к отцу-настоятелю. Авось над неразумною дщерью смилуется.

Отец Сильвестр, большого Богородично-Успенского монастыря игумен, принял посетителя милостиво, даже соизволил отложить на край стола очки и какое-то душеспасительное чтение – то ли «Домострой», то ли «Псалтырь»… Ан нет! «Деяния славного царя Александра Македонского», – с удивлением прочел король.

Настоятель перехватил его взгляд и улыбнулся:

– Вот, почитываю иногда интереса ради. Пользительное, скажу вам, чтение. Впрочем, не об этом сейчас. Вы, значит, за ведьму просить явились?

– Не за ведьму, святой отче, – поклонился Магнус. – А за юную глупую девицу. Да – дура. В мужское платье переоделась – да. Народ в кости обманывала – и это верно. Заодно и того обманула, кто сам монастырскую казну обмануть смог.

Игумен махнул рукой:

– Агриппин-тонник? Да, знаю я уже, доложили. Вылавливать татей будем, искать. А вот что касаемо девы…

– Ну ведь вы, святый отче, и сами не верите в то, что она – ведьма? Да еще и еретичка в придачу. Дурочка она. Маленькая хитрая дурочка. Которая за свои дурацкие хитрости уже поплатилась сполна. Что же о еретиках-нестяжателях и Ниле Сорском… так она и имени-то такого не знает.

– Одначе говорила.

– Говорила, потому что так положено. Неужто за дурость девичью – на костер?

– О костре и раньше речи не шло! – жестко отозвался отец Сильвестр. – Чай, у нас не Гишпания и не какой-нибудь там Аугсбург, где, зависти ради, всех красивых девок пожгли.

Так сказал отче, что Леонид-Магнус вдруг устыдился всех своих тревожных мыслей. Зря, выходит, беспокоился! Игумен Тихвинского Большого Богородично-Успенского монастыря отец Сильвестр оказался человеком очень даже не глупым и вовсе не таким жестоким, как про него говорили. В Санькино колдовство он ничуть не поверил, однако гулящую наказал – наложил епитимью.

– Пущай дщерь сия ежедневно молитвы Господу шлет да по сто поклонов делает. – Игумен неожиданно улыбнулся: – То ей и для души… и для умерщвления плоти. Чтоб мысли дурацкие в голове не прыгали.

Арцыбашев искренне восхитился столь мудрыми решением, подумав, что и современным бы дурехам-девкам такая епитимья только б на пользу пошла… впрочем, не только девкам.

* * *

Всю ночь перед отъездом Аграфена не могла прийти в себя. То сидела, уставившись прямо перед собой угасающе-недвижным взором, то вдруг принималась рыдать, уткнувшись носом в подушку, а потом и вовсе, скинув с себя одежку, припала нагой к спящему Леониду, принялась целовать в губы да лепетать что-то несуразное… типа «возьми мня, не отвергай…» От поцелуев этих молодой человек и проснулся, да поскорей отпрянул от сумасшедшей девы. Отпрянул, а та – в плачь! Причитала: мол, никому я не нужна, никто меня не любит, и вообще – тварь, мол, я греховодная, а не человек. Окромя всего еще и руки на себя наложить восхотела. Вскочила на ноги да схватила со стола нож… Леонид насилу удержал, успокоил.

Усадил на лавку, приобнял да, по голове гладя, утешать принялся:

– Ну, что ты ревешь, дурочка? Не нужна, говоришь, никому? Так сама свою жизнь строй. Скажешь – трудно самой? Так ведь да, нелегко, куда удобней по чужой указке жить – что боярин, князь, царь, начальник укажет. На работу вовремя приходить, прогулов-опозданий боясь, чего-то там делать… Самому – плохо, неудобно. Человек уж так устроен, что хочет всю ответственность на кого другого свалить. Обычно у него начальники виноваты, депутаты, чиновники разные, государство, «менты-козлы»… Кто угодно, только не он сам. Да ты на себя-то посмотри, уродец! Что ты людям, тебя окружающим, сделал хорошего, доброго? За что они тебя уважать-то должны? За то, что, кредитов набрав, машинку купил блестящую? Яхту огромную завел? Особнячок на какой-нибудь пошлой Рублевке? Жене крокодиловое манто справил? Не-е, за это не уважают, и даже не завидуют – насмехаются, обидными словами обзывают да вслед плюют! Никому ты не нужна, дева? Ну, почему ж… Что, нет таких, кому ты добро сделала? Нет, нет, я не про продажную любовь, отнюдь. Про настоящее, истинное добро. Что, нет таких? А ну-ка, припомни. Отвечай, когда с тобой говорят! Да не реви только… Я тебе подскажу – парни твои, отроки, коих подкармливала… да и мне… нам с Михутрею, тоже немало ведь помогла. И мы тебя не бросим, не думай об этом и не реви. Оденься, в баньку сбегай – умойся, причешись… А ну, пошла, живо!

Вздрогнула девчонка, очнулась. Всхлипнула последний раз, рубаху накинула да, едва не лбом дверь распахнув, убежала. Михутря в углу как храпел, так и храпел – никакие вопли его не разбудили.

Утром, тепло простясь с хозяевами, пошли к тверским купцам. Те как раз у лабазов лошадей в возы запрягали да проверяли перед дальней дорогою – ладно ли все? Шестнадцать возов насчитал Леонид, все заботливо покрытые рогожками, веревками обвязанные, в каждом – пара, а то и четверка лошадей. Много чего наторговали купцы, много чего закупили, как местного товару – тихвинских знаменитых замков да сапог да меду – так и привозного, а по нынешним непростым временам – контрабандного, шведского. Лоцман Гриня Толмачев, кстати, по зиме опять в Стокгольм собрался с парой посадских купцов. Оно, конечно, тайно – война ведь. Ну, так война войной, а жить-то надо.

Вот и тверские закупились доброй шведской медью да оловом – Арцыбашев сразу же углядел, как приказчики да слуги проворно таскали «уклад» – перекованные несколько раз слитки-крицы. Специально пораньше таскали. Чтоб никто не углядел. Впрочем, подорожные грамотцы наверняка все в порядке были: мол, честно приобрели пять возов меди да три воза олова у некоего торгового гостя, в чем он крест и целовал. А уж откуда взял – то неведомо. Может, с Мезени привез, аль из-за Уральских гор – из-за «Камня».

Насчет меди Магнус-Леонид обзавидовался, наскоро прикинув в уме, сколько выгоды можно было бы получить, ежели не воевать со Швецией, а вести с ней транзитную торговлю – хотя бы той же медью.

– Вы, говорят, дело воинское нехудо ведаете? – один из купцов, осанистый, в просторной, подбитой куньим мехом, однорядке и высоких шведских сапогах – ботфортах, подойдя к попутчикам, пригладил окладистую светло-русую бороду. Карие, глубоко посаженные глаза торговца смотрели на кондотьеров весьма пристально, с прищуром.

Арцыбашев хмыкнул – ну, конечно, слухи по посаду распространялись быстро.

– Ведаем, – самодовольно отозвался Михутря. – А ты, мил человек, почто спросил? Любопытства ради или за интерес?

– Есть, есть интерес, – купчина расхохотался, показав крепкие желтоватые зубы. – Хочу вас попросить охраной в пути заняться. А за путь с вас оплату не возьму. Службой своей отработаете. Ну, как?

– Согласны, – быстро ответил Магнус. – Организуем службу, не переживай. У нас как раз и отрядец свой – вон.

Король кивнул на околачивавшихся неподалеку парней – Санькину команду. Купец глянул на них и презрительно сплюнул:

– Эта мелочь-то? Говны собачьи?

«Говны собачьи» – так в деревнях издавна звали детей лет до тринадцати-четырнадцати, когда они уже становились «робятами» – могли работать в поле и пить бражку.

– Говны не говны, а глаза у них весьма остры, и ноги – быстрее ветра, – как ни в чем не бывало, заметил Магнус. – Что еще в карауле нужно-то?

– Добро, – подумав, согласился купец. – Только кормить со своего кошта будете.

На том и порешили. Собравшись, отстояли в Успенском соборе заутреню, приложились к образу Святой Богоматери Тихвинской, испрашивая удачи в пути. Помолясь, и отправились. Заскрипели колеса, потянулись возы, да, оставив позади посад, выехали на Московский тракт, тянувшийся от Ладоги через Тихвин в Москву. Пятьсот верст очень непростого пути – через леса, через болота, через реки. Кое-где имелись мосты, большинство речушек приходилось пересекать вброд. Все бы хорошо, да вдруг проливные дожди зарядят? Осень ведь. Припозднились купцы, припозднились, и Леонид хорошо понимал – почему. Наверняка медь шведскую ждали да олово! За тем и приезжали. А зимовать в Тихвине – доходы терять. Вот и отправились в путь, вот и понадеялись на то, что не раскиснет дорожка. Пятьсот верст, день – верст по десять – пятнадцать, как дорога. Всего месяца полтора получается. В начале ноября – в Москве. Как раз и Маша туда незадолго прибудет. Привезут. Эх, было бы войско конное да люди верные – нагнали бы московский караван, напали бы, отбили… Если б повезло. Оно, конечно, столь знатную узницу без доброй охраны не повезут. Наверняка – стрельцы, да дворянская конница, да приказные.