Читать интересную книгу Король - Андрей Посняков

– Мы вам поможем, ага! Только скажите, что делати.

Искренне так прокричали, пылко, как пионеры речовку. Видать, сильно любили гулящую, уважали даже.

– Ладно, подходите с утречка к важне, – подумав, согласился король. – Там поглядим. Может, на что и сгодитесь.

Вечером, как и договаривались, приятели встретились с приказчиками, доложив о пропаже важного свидетеля.

– Знаете, други, объявилась у вас на посаде одна гулящая девка, так она с этим Агриппином… ну, сами понимаете, что. А он ей вроде как хвастал, что, дескать, вскорости разживется серебришком. И не просто так разживется, а преизрядно. В Стокгольм ее с собой звал, мол, как разбогатею, уедем в Стекольны, и никто нас там не найдет.

Арцыбашев молол все, что приходило на ум, не шибко-то заботясь о правдоподобности, вот и Стокгольм приплел – для чего, непонятно. Наверное, для усиления общего отрицательного впечатления. Вот ведь какой гад этот тонник, мало того что серебришко чужое помылил, так еще и Родину предал, рыло свинячье, к свеям переметнулся!

Приказчики однако же заинтересовались всерьез и тут же принялись задавать вопросы, нетерпеливо перебивая друг друга:

– Говоришь, о скором богачестве своем хвастал? Так не одной девке…

– Постойте, а что за девка-то? Не та ли, что в подвале монастырском со вчерашнего вечера отдыхает? Прохор-чухарь, своеземец с Романихи, самолично отцу игумну привез.

– Так-так, – оживился Леня. – Прохор-чухарь, говорите? В подвале? А что за девка-то?

– Да ведьма! И не только ведьма, а еще и прелестница! Стригольница, али как… В ересь впавшего Сорского Нила игумена словесами тайно народ смущала. Для того в мужеском платье ходила, грешная душа. В Озерском погосте посевы все извела – заморозки наслала, то многие подтвердить могут.

– Вот это да! – ахнул Михутря. – Стригольница! Да не может того быть – мы ж ее знаем. Да и стригольников уж сто лет, как нету.

– Стригольников-то нету, – нехорошо усмехнулся Федор. – А грамотцы их прелестные до сих пор по рукам ходят. А еще, говорят…

– Слышь, Федя, – Леонид поспешно перебил приказчика, словно торопясь сообщить что-то важное. – А что, если Агриппин-тонник и обвинил девку в ереси? Чтоб она на него не показала.

– Если и впрямь Агриппин татьбой промышляет, тогда зачем ему девку игумену сдавать? – азартно возразил Кондратий. – Легче в реку бросить. Ножом по горлу, камень на шею – и все. Вот и нету свидетеля.

– Не знаю, – король задумчиво оглядел сидевших за столиком харчевни приятелей. – Честно – не знаю. Но мы могли бы эту девку разговорить – может, чего и выплыло бы.

Приказчики разом хохотнули.

– В подвалах-то монастырских и так кого хошь разговорят, – заговорщически подмигнул Федор. – Без вас, чай, управятся.

– Так у них свое дело, а нас – свое. То есть ваше.

– А ведь они, пожалуй, что и правы, – глянув на своего дружка, вслух прикинул Кондратий. – А, Федя? У нас ведь свое дело, ага. Нешто игумен не разрешит девку поспрошати? Все равно ведь в подвале сидит.

– Вот что, – подумав, второй приказчик, Федор, все же решил за всех: – Давайте-ка завтра поутру – здесь. А я с игуменом договориться попробую.

* * *

Сверху, откуда-то из темноты, сорвалась холодная капля, упала Аграфене-Саньке прямо на лоб. Слева что-то шмыгнуло, пробежало… Крыса? И снова капля, на это раз – на нос. Смешно. Забавно. Даже в чем-то весело. А ну-ка, ежели пошире раскрыть рот, вот так… Поймать языком… Оп! Тьфу… Снова что-то прошуршало. Да сколько же здесь крыс-то? Хотя черт-то с ними, сколько бы ни было. Все равно здесь, в монастырской темнице, куда лучше, чем в том сарае… амбаре или риге, куда Саньку бросили сразу после того, как гнусный содомит Агриппин убедился, что она не мальчик. А ведь он так надеялся! Можно себе представить возникшую ярость. Как кликнул слуг, а потом и хозяина, дружка своего, длиннорукого Прохора. Как бросили на пол да пинали ногами – до сих пор ребра болят! Здесь хоть не бьют. Пока не бьют. Интересно, что-то будет дальше? И вообще, зачем ее сюда привезли, причем здесь монастырь-то? То, что она в мужском платье ходила, конечно, грех – но ведь его и замолить можно.

Пошуршав соломой, девушка поднялась на ноги и, гремя ржавыми цепями, подошла к оконцу. Высоко было оконце, как голову ни задирай, а все одно не достать, не выглянуть. Да и маленькое, и решеткою частой забранное. Крепки темницы монастырские, не вылезешь, не сбежишь. Да и как сбежать, когда все тело болит, все кости ноют… Агриппину-то она, Санька, в женском обличье не глянулась, зато этот гад Прохор свое поимел… Натешился, а потом дворне отдал да плетьми велел потчевать. Ох, как она орала! Думала, кожа со спины слезет. И сейчас-то больно, едва терпит. Как все болит, болит… Ох, Господи-и-и-и… больно-о-о-о!

Девчонка не плакала – не осталось уже слез, и думала о себе отстраненно: вот, мол, была такая… как-то жила… никому не интересно – как. Ни одной живой душе. Жила и померла от побоев. Сгибла. Некому и поплакать, и на могилку прийти. Может, отроци только и заглянут – и то б хорошо, радостно… Да нет, не заглянут. Кой черт им тут, на посаде, сидеть? Им в Москву надо.

А вот ей, Саньке-Аграфене, уже, похоже, что никуда не надо, разве только – в землю. Самое ей место. Она даже не помнила вчерашнего допроса, лишь иногда вспоминался благостный моложавый монах, да некоторые вопросы-ответы в голове мелькали…

– Не читала ли ты, дщерь, во харчевнях или иных местах некоего Нила Сорского?

– Не читала… даже и кто такой – не ведаю.

– А ведь видели тебя и слышали, и то подтвердить могут мнози. Не упорствуй, дева, смирись и благостно весть прими, от того тебе и прощение в царствии небесном выйдет. И тело твое болеть перестанет, и душа… На вот, кваску испей, пирожка с капустой откушай… дал бы с мясом, да нельзя – денек-то нынче постный… Вкусен пирог-то? Ну, то-то же. А квас? Ты пей, пей, не стесняйся. Так грамотцами прельщала?

– Пусть так… прельщала… Еще пирога можно?

– Кушай, кушай… А еще ты говорила о том, что в храмах господних сосуды золотые и серебряные, даже и священные, не подобает иметь, так?

– А бить… бить меня больше не будут?

– А разве тебя здесь били?

– Тогда – да, говорила. Еще бы кваску…

– Пей, пей… О землях церковных ты принародно сказывала – отобрати все.

– Сказывала…

– Вот и хорошо, вот и славно. Ты квасок-то пей.

Уплыл куда-то благостный монашеский голос, завис где-то под потолком, под темными сводами. Прикрыла глаза Санька, опустилась на солому… И вновь голос зазвучал – то ли под сводами, то ли в голове ее рыжей.

– А платье, платье мужеска ты зачем надела? Народ прельщать?

– Народ прельщать…

– Женской одежды мы тебе пока не дадим – то как отец-настоятель скажет. Жди, дщерь.

Честно сказать, Графене на это сейчас и вовсе наплевать было. Какая нынче разница – женская одежда, мужская? На свободе б быть, а не тут, в темнице…

Холодно здесь. Сыро, промозгло. Санька только сейчас это заметила… почему-то. То ли жить захотела, то ли наконец от побоев отошла. Или просто снаружи, на воле, тучи дождевые развеяло, и солнечный лучик, маленький такой, робкий, в узилище с высоты заглянул.

А следом за лучиком и еще гости пожаловали – снаружи ключи загремели, заскрипел, открываясь, засов.

– Подымайся, дщерь! Выходь.

Снова допрос. Ну, а что же? Поднялась Санька по узенькой каменной лестнице, вышла за дверь – зажмурилась. Ударило солнышко по глазам. И сверху, в звоннице, колокола заблаговестили – верно, к обедне, или еще зачем.

– Ну, что встала-то? Иди, иди, дщерь.

Плечистый послушник привел девчонку в келью. Опять все к тому же монаху, моложавому, улыбчивому. Брат Филарет его звали, вспомнила рыжая. Правда, нынче окромя Филарета в келье и еще кое-кто был…

Присмотрелась Санька, ахнула, едва не сомлела. Упала бы. Хорошо, знакомец добрый, учтивый господин с выдуманным именем успел на руки подхватить.

* * *

Какая она оказалась легкая! Вот уж точно – как пушинка. Легкая, тоненькая, горячая… Жар, что ли? И руки такие хрупкие… и зачем-то кандалы, цепи…

– Ну, это-то еще зачем? – пряча гнев, изумился Магнус. – Думаете, из темницы сбежит, что ли?

– Не думаем, а порядок такой, – монах ответствовал благостным скучным голосом. – Так положено.

«Положено, блин», – неприязненно подумал Арцыбашев. Развели бюрократию! Девчонка в синяках вся, вон, уже и на ладан дышит, а они – кандалы. «Положено». Где ж милосердие христианское?

– Батюшка-настоятель, преподобный отче Сильвестр, позволил этому человеку говорить с тобою, – указав на Леонида, пояснил девчонке монах. – Отвечай ему правдиво, как мне. Поняла ли, дщерь?

– Поняла, брат Филарет, – кивнув, девчонка грустно вздохнула и, звякнув цепями, уселась на предложенный табурет.

Монах повернулся к гостю:

– Спрашивай, господине.

Первым делом Магнус спросил об оятском тоннике. Хвастал ли он скорым богатством? Когда именно, где, перед кем, при каких обстоятельствах? С кем вообще говорил о деньгах?