Аслан не мог понять, как это могло произойти, что во Франции среди бела дня какие-то люди насильно стригли женщину. Вмешался Клод. Он рассказал, что в 1944 году во Франции не осталось ни одного немецкого оккупанта. И тогда французы воспряли и начали очищать страну от предателей коллаборационистов. Сотрудничавших с немцами мужчин сажали в тюрьму, а женщин, повинных в «горизонтальном коллаборационизме», то есть оказывающих оккупантам интимные услуги, публично стригли наголо. Насильственно остригли двадцать тысяч женщин. Это продолжалось год, а затем вмешался де Голль, и все, и мужчины, и женщины, были прощены и уравнены в правах с остальными французскими гражданами.
Узнав о том, что у Марион случались обмороки и раньше, Назимов почему-то воодушевился:
– Очень хорошо. Вот видите! Выясняется, что госпожа Вернье падала в обморок и до Амбурана. Это обязательно надо отметить в отчете, – удовлетворенно сказал он и, подняв бокал, до которого прежде не дотрагивался, предложил выпить за здоровье госпожи Вернье, которая мужественно перенесла выпавшие на ее долю неприятности средней тяжести.
Вспоминали Виктора. Клод рассказал, что после отъезда Сеймура Витек получил лицензию и открыл на главной улице города кафе под непонятным для горожан названием «Анна унд Марта баден».
– Очень популярное кафе с баром, – заметила Марион. – Управляет им Мишель Астахов. В каждый приезд в Альби мы с Клодом туда заходим. Между прочим, над стойкой бара висит большая фотография. Ты на ней в смокинге, весь в орденах и улыбаешься.
Назимову, судя по всему, застолье понравилось. Во всяком случае, он произнес несколько прочувствованных тостов. А когда говорил о вечной неувядаемой дружбе народов Советского Союза, Азербайджана и Франции, у него даже дрогнул голос.
– Я бы на твоем месте плясал от радости, а по тебе не поймешь, рад ты или нет, – сказал Аслан, когда, попрощавшись, они вдвоем шли по направлению к совхозу.
– Рад? Когда Клод выложил на стол мой паспорт с визой, я понял, как выглядит счастье.
– Это и есть счастье! Но все равно, такое у меня ощущение, что ты непрерывно что-то обдумываешь.
– Так и есть, нормальный человек перед долгой поездкой должен все обдумать.
– У тебя вид как на похоронах доктора Аслана. Перед отъездом и поговорить бы не помешало. И долго еще ты собираешься думать?
– Боюсь, до самого утра, – усмехнулся Сеймур.
– Тогда до завтра, прощаться приеду в аэропорт.
Они расстались на остановке, когда подошел последний автобус.
Наутро вещи были собраны, Марион и Клод ждали машину. Сеймур смотрел на улыбающегося друга и никак не мог заставить себя сказать ему о своем решении.
– Я решил остаться, – наконец произнес Сеймур. – Спасибо тебе за все, но я остаюсь. – Клод молча смотрел на него. – Ты должен понять меня. У меня было время над всем подумать, и я понял, что не смогу жить на чужбине.
Марион и Клод растерянно переглянулись.
Клод покачал головой.
– Черт тебя побери, Сейка! Приятные вещи я от тебя слышу. На чужбине! Ты забыл, что ты гражданин Франции.
– Никогда не забываю. Если у меня будут дети, я уверен, они тоже будут гордиться этим.
Пораженный Клод посмотрел на жену, но та лишь в недоумении покачала головой.
– Ты шутишь?
– Нет.
– Ты уже забыл о том, что они с тобой здесь сделали?
– Все помню и никогда не забуду.
– Объясни, что случилось? Я ничего не понимаю, во Франции у тебя есть всё – друзья, солидное положение, почет. А здесь? Кто ты здесь? Я-то хорошо знаю, что здесь происходит. Если тебя до сих пор не уничтожили, то по чистой случайности. Я не прав?
Сеймур молча кивнул.
– Тогда в чем дело? Извини, но кто ты здесь? Изгой. Причем нищий и бесправный изгой.
– Да. И единственный способ исправить это – уехать на все готовое во Францию? Когда я там жил, то всегда ощущал, какая это прекрасная страна. Клод, ты хоть раз задумался, кто Францию сделал такой, какая она сегодня? Я тебе напомню. Это сделали многие поколения французов – великие короли, рыцари, королевские мушкетеры, бесстрашные мореплаватели, писатели, ученые…
– И еще менестрели, шуаны, Гильотен и Гобелен, – насмешливо добавил Клод. – Ты о них забыл.
– Они тоже, – согласился Сеймур. – Но не я. Я не сумею забыть, если перееду во Францию, что я всего лишь чужестранец, к которому хорошо относятся друзья и знакомые. Во Франции я буду каждый день вспоминать свою больную и несчастную страну, из которой я, как расчетливая крыса, сбежал туда, где всем так хорошо живется. Марион, скажи, разве я похож на крысу? – спросил он, и ему самому стало смешно.
– Ты как две капли воды похож на стреноженного агнца, – грустно произнесла Марион. – Бедный мой Сейка!..
Клод с изумлением смотрел на Сеймура так, как будто увидел его впервые.
– У меня не получится это забыть, – сказал Сеймур. – Там эта мысль будет со мной каждую минуту, а потом я сойду с ума… Прости меня, Клод. Франция прекрасна, но это не моя страна. Все могилы здесь.
– Рассуждения сумасшедшего человека, – сердито отмахнулся Клод. – Ты лучше вспомни, что происходит здесь, в стране, которую ты считаешь своей.
– Все помню, например, и то, что ты не сбежал из Франции, когда ее оккупировали немцы… Здесь все гораздо сложнее и хуже, чем ты себе можешь представить. Тебе воображения не хватит понять, что здесь происходит на самом деле. Я не спорю. Ты абсолютно прав. Жить здесь невозможно! Можно только существовать, да и то если позволят. Но что-то же надо с этим делать?
– У тебя есть план?
– Только намерения, – усмехнулся Сеймур. – Я не заблуждаюсь на свой счет, я здесь ноль, зеро… Но в будущем… Надо же хоть когда-нибудь попытаться. Я очень хочу, чтобы Марион и ты знали, что я буду любить вас до конца своей жизни. Клод, ты меня слышишь?
В дверь постучали, это был водитель Назимова. Приоткрыв дверь, он тактично, лишь наполовину просунув голову внутрь, попросил поторопиться.
Они обнялись.
– Ты сумасшедший, Сейка, – повторил Клод.
И тут Сеймур увидел, что по лицу несгибаемого командора Клода Вернье текут слезы. От внезапно нахлынувшей острой тоски защемило сердце, когда Сеймур вдруг отчетливо осознал, что они видятся в последний раз.
Он проводил Марион и Клода до калитки. На улице их ждали Назимов, Фаталиев и другие официальные лица. На трех машинах они поехали в аэропорт.
Сеймур спустился к морю. Алби бегал по самой кромке воды и лаял на чаек.
Сеймур долго гулял по берегу. Он думал о будущем. Изменившийся мир манил его к себе. Прежние вершители судеб были мертвы, новые – ждали своего часа. Он уже понял, что людям, искалечившим лучшие годы его жизни, судьба незнакомого им Сеймура Рафибейли была столь же безразлична, как судьбы миллионов других щепок на лесоповале. Ненавидеть было некого. Сеймур впервые за долгое время ощущал себя в жизни без постоянной изнурительной ненависти. Белопенные волны разбивались о скалы, призывно и радостно кричали чайки, прохладный ветер с моря обдувал лицо, Сеймур шел, и ему казалось, что он выздоровел после долгой тяжелой болезни.
Наступил вечер. Сеймур позвал Алби, и они пошли домой.
Гахраман стоял у входа в совхоз. Вид у него был непривычно понурый.
– А мне только что сказали, что ты навсегда уехал за границу, – увидев Сеймура, удивился он.
– Ты поверил?
– Да, – с виноватым видом признался Гахраман, – стоял здесь и переживал.
– Никуда я из Баку не уеду.
– Ты умный человек, Сеймур. Объясни мне, почему в этом совхозе все врут? Раньше доктор говорил, теперь сам убедился: врут. Я сидел в проходной и слушал по радио музыку. Пришли, соврали, испортили настроение.
– Очень просто – все дело в шафране! – объяснил Сеймур. – Я выяснил. Главная причина всеобщего вранья, взаимного недоверия и группового браконьерства кроется в шафране, и бороться с этим бесполезно. В Амбуране все происходит под воздействием шафрана. Верь в это, и жить станет легче, жизнь станет веселей. – Он попрощался с заметно повеселевшим Гахраманом и направился в кочегарку.
Алби шел рядом и, как всегда, сосредоточенно думал, что ему дадут на ужин.
– Не грусти, собака, будет когда-нибудь и на нашей улице праздник, – сказал ей Сеймур. – Знать бы только, где эта улица?
Собака в ответ одобрительно залаяла, давая понять, что адрес неизвестен и ей, но она всегда готова принять участие в любом мероприятии на любой улице, лишь бы быть рядом с Сеймуром.