Читать интересную книгу "Последняя книга. Не только Италия - Аркадий Викторович Ипполитов"

кружавчиками, наглухо зашпилен камеей. В СССР брошь с камеей стала атрибутом «из бывших», этого уникального персонажа советской, особенно ленинградской, жизни. Старушка из бывших, с муфтой, с правильным петербургским выговором, артикулированно произносящая Дэ эЛь Тэ в ответ на хамский вопрос приезжего, спрашивающего, как, мол, гражданочка, в ДЛТ попасть, помнящая утраченные названия улиц, Летний сад под невскою водой, голод и холод двух войн и детство с боннами и гувернантками, стала символом города. В шкатулке на столе в своей комнатушке, оставшейся у нее после того, как квартиру, когда-то принадлежавшую ее семье, уплотнили – хорошо, что не выслали и не расстреляли, – она хранила брошь с камеей, доставшуюся от бабушки, внучки пушкинской красавицы, надевая ее по праздникам. В СССР старушка из бывших стала музой города, хотя двадцатое столетие в принципе к старушкам относилось весьма саркастично. В сущности, в Ленинграде она была тем же, чем Bona Dea, Благая Богиня, была в Риме: олицетворением благородства. Где-то глубоко внутри, в потаенном подвале памяти, у каждого, кто хоть как-то соотносился в советское время с культурой, хранился образ такой старушки, Благой Богини, в ее храме-комнатушке в перенаселенной коммуналке, заставленной предметами убогого советского быта, среди которых странной руиной выглядели екатерининский наборный столик, или роскошное ампирное зеркало, или карельской березы кресло-корыто с вычурными грифонами.

Но тикают часы, весна сменяет одна другую, розовеет небо, меняются названья городов, и вот уж не осталось даже и внучек внучек пушкинских красавиц, да и коммуналки стали исчезать, так что роль бывших перетянули на себя сначала авангардные оторвы вроде Лили Брик, а затем и они преставились; но надо ж с кем-то плакать, с кем-то вспоминать, поэтому роль бывших естественным образом перешла к сталинским дивам-красавицам. Двадцатое столетие ползло к концу, выдыхаясь, вместе с ним выдыхался и модернизм, и вот, вдруг, в девяностые, я, повстречав одну свою богемно-светскую знакомую, которая была одета всегда по моде и к лицу, вдруг вижу на ее безупречно небрежном прикиде брошь с камеей с античной головкой. Я в камею вперился, а знакомая, видя мой интерес, с гордостью сообщила: «Вот… в табачном ларьке купила…» – и пластмассовая камея из табачного ларька конца XX века – жирная черта, прямо треснувшее камэ Nicolas’а – отнесла меня к камеям из папье-маше парюры Александры Павловны. Увидев как-то Ренату Литвинову с целыми тремя брошами-камеями, по-постмодернистски акцентированно приколотыми к платью, я уж ничуточки не удивился. Модернизм умер, да здравствует постмодерн.

* * *

Эрмитажный Зал камей был, кажется, самым шикарным выставочным залом для резных камней, который когда-либо существовал на свете. Не удивительно: русская история резных камней от Камейного кубка до камей на груди Ренаты Литвиновой – история Российской империи. Всего в истории Европы было семь государств, главы которых носили титул «император»: Римская империя; Византийская империя; империя Карла Великого; германская Священная Римская империя; Российская империя; Французская империя, известная в двух выпусках, Первая Наполеона I и Вторая Наполеона III; Австрийская империя, с 1867 года ставшая Австро-Венгерской. Все они ориентировалась на Рим, и Россия, несмотря на свое особое геополитическое положение, не была исключением. Рим русскую душу держит крепко, время от времени доводя ее до поприщенского бреда. Империям камеи любезны, так что Екатерина не случайно их закупала в таком количестве: хотела быть очень римскою. Рим при ней был в моде. Сейчас он опять в моде.

Относительно недавно, будучи в Риме вместе с моим ближайшим другом, я через него получил приглашение отужинать с русской прекрасной поэтессой и прекрасной писательницей, а также прекрасной мыслительницей, и ее прекрасной семьей. Причин отнекиваться не было, ужинать в столь прекрасной компании было почетно, и вечер сулил быть столь же прекрасным, сколь и компания. К тому же мне было сказано, что поэтесса меня зовет персонально, потому что хочет что-то показать и посоветоваться. Я опоздал, мне надо было кое-что досмотреть по поводу самоубийства Борромини, которым я был тогда занят, но подойдя к ресторану, застал своих сотрапезников еще стоящими в очереди у входа. Ужин был назначен в ресторанчике Da Tonino, «У Тонино», в который римляне – римляне в первую очередь – приходят есть в самом прямом и простом смысле этого слова, как в столовую, ибо еда у Тонино хороша, хотя пряма (straight) и проста. Артишоки алла романа, то есть варенные в белом вине, там просто объедение, так же как и кода алла ваччинара, рагу из бычьего хвоста. Хорош и прост и сам ресторан с обязательными скатертями в красную клетку и с официантами, отнюдь не щеголяющими любезностью, но ведущими себя сурово и деловито. «У Тонино» столики не заказывают по телефону: в нем едят, а не сидят, поэтому, несмотря на толпу, ротация шустра, хотя и не суетлива. Очередь двигается быстро, так что ожидание заняло менее получаса. Кроме нас с моим ближайшим другом и прекрасной во всех отношениях писательницы, поэтессы и мыслителя, были еще ее прекрасный муж и прекрасный сын, маленький, но очень бойкий мальчик, оказавшийся прекрасным художником и тут же в очереди обаявший своими рисунками каких-то американцев, а также еще один художник, в возрасте. Все – русские.

Сразу после того, как мы уселись и разобрались с заказом, я получил разъяснение своего присутствия: поэтесса и мыслитель, обладая прекрасным вкусом как в прозе, поэзии и других искусствах, так и в искусстве одеваться, прикупив намедни колечко у римского антиквара, желала выслушать о нем мое экспертное заключение. Почему я должен быть экспертом по колечкам, не очень понятно, ведь по долгу службы я считаюсь специалистом по итальянской гравюре, но я привык к тому, что уж раз работаешь в Эрмитаже, то должен держать базар. Так считают все вокруг, и, хоть я стараюсь быть подальше от функционирующего антикварного рынка, друзья друзей и знакомые знакомых все время норовят меня спросить то про то, то про это, то про кружку, то про стул. Это всегда докучно, обычно ни про стул, ни про кружку ничего не знаешь, а думать не хочется, но ведь не пошлешь же друзей друзей и знакомых знакомых, поэтому приходится изворачиваться. К моему носу было поднесено тонкое колечко с прозрачным овальным стеклышком, в котором было вырезано нечто вроде креветки в виде тритона или тритона в виде креветки, не помню, что точно, и шесть пар глаз уставилось на меня в ожидании моего высококвалифицированного ответа. Интересно же смотреть, как полководец водит полки, повар жарит рыбу, прачка стирает, стриптизерша раздевается, а искусствовед определяет.

Заранее мне было сообщено, что продавший