Приближаясь к концу моста, я все более и более лихорадочно думал куда? К Бричковскому или на стрелку, назначенную Эстесом? На ходу достал телефон, набрал номер Бричковского - длинные гудки, гудки, наконец, кто-то снял трубку: "Алло! Говорите!" - но как раз в этот момент у меня над ухом раздалось:
- Ага! Вот ещё один! Ну что, мужик, делиться будем, или как?
Дорогу мне загородили трое бомжей самого бомжового вида - немыслимо обросшие, полупьяные, в безобразном рванье. За ними стояла чуть поприличнее одетая тетка с лицом, заплывшим от алкоголизма. В ту же секунду я сделал дикий прыжок и начал отступать, делая вид, будто нащупываю что-то в кармане. Видимо, они поддались на мой блеф, потому что чуть отшатнулись. Я бросился от них через трамвайный круг, завернул за угол Оперного театра, и только там перешел на торопливый шаг. Впереди лежал проспект Революции. По опустевшему проспекту, занимая всю его ширину, неслась толпа. Еще минута и меня захлестнуло потоком и потащило с собой. Мелькали открытые рты, зубы, глаза, руки... Толкаясь и отбиваясь, я двигался против течения и, несколько раз получив локтем под ребра, тоже ошалевший, выбрался из самого плотного скопления людей в более разреженную середину толпы. Здесь непреодолимое течение слабело, и людей влекло вперед в основном стадное чувство, но у них хватало времени, чтобы отвлекаться на побочные действия среди хаоса и разгрома, остающегося позади первой сокрушительной волны.
У тротуара лицом в снег валялся труп в серой милицейской куртке. Несколько мужчин деловито переворачивали "мерседес" с уже выбитыми стеклами. Машина пару секунд балансировала на боку, потом с лязгом хлюпнулась на крышу. Один из мужиков недолго повозился около багажника, и по эмали на боку машины пополз огонь. Вскоре автомобиль полыхал вовсю, и от него вверх потянулся новый столб густого дыма. С криками "Бей буржуев!" довольные разрушители кинулись к следующей машине. В соседнем доме послышались выстрелы, на втором этаже зазвенело окно, из него в перемешанный с грязью снег плюхнулся человек; на которого тут же накинулись и принялись избивать железными арматурными прутьями. На локте у одного из избивавших я заметил знакомую повязку - два черных топора в белом круге. На углу громили винный магазин, не обращая внимания на языки огня, выстреливающие из верхних окон того же дома. Сквозь разбитую витрину в магазин сигали люди, хватали бутылки, и тут же пили из отбитых горлышек. Какой-то пьяный схватил с полки бутылку и швырнул её под ноги другим мародерам; бутылка лопнула, окатив их осколками стекла и залив вином. Разошедшийся пьяница разбил ещё одну бутылку, и тогда на него двинулись; он ощетинился и стал обороняться с "розочкой" от третьей бутылки в руке. Тут же среди толпы шныряли двое мальчишек, обстреливая друг друга снежками из грязного месива. Но заметив свалку в магазине, один из них подобрал обороненный кем-то железный прут и с внезапным ожесточением бросился в середину драки, лупя железякой по всем подряд. Я часто видел на этом углу нищего таджика в серых отрепьях, и с ним - такого же оборванного мальчугана. Сейчас никого из них не было, валялась только грязная рогожа, вымокшая в большой красной луже на снегу.
В следующем квартале уничтожали избирательный участок. У входа валялся в грязи поспешно намалеванный и уже сорванный плакат: "В связи с беспорядками выборы отме..." Трещали рамы, из окон на асфальт швыряли избирательные урны, кипы бюллетеней, и те, тихо шелестя, устилали мостовую сплошным белым ковром, словно огромные снежные хлопья. Погромом распоряжались те же курбатовцы с красными повязками, проявляя расторопность зондеркоманды. И тут же, рядом, через ожесточенную толпу, в которой, кажется, я один с ужасом наблюдал за происходящим, пробиралась сгорбленная старуха в черном платке и с квадратным ящиком для подаяний на церковь. Она, как слепая, натыкалась на людей и протяжно гнусавила: "Ныне освобождаеши Россию от супостата... Возрадуйтесь, православные..." А дальше стоял новенький офис с серыми, похожими на картонные, стены и огромными стеклами в тонких ярко-зеленых рамах, совершенно целый, будто невидимая стена отгораживала его от разбушевавшейся людской стихии. На месте был даже коврик, который покрывал кусок тротуара перед входом, а на этом коврике стояли два лба устрашающего вида, с "узи", открыто повешенными на груди, курили и сплевывали себе под ноги.
Настойчиво запищал телефон. Уже ни на что не обращая внимания, я извлек из-под куртки трубку, поднес к уху. Звонил Топорышкин.
- Ну все! - заорал он, даже не поздоровавшись. - Сегодня я им покажу! Все скажу, что о них думаю! Сколько можно народ обманывать?!
- Ты где?! - крикнул я. - Что такое затеваешь?!
- Через полчаса у памятника Ленина даю концерт! Приходи непременно! Это будет нечто!
- Григорий, ты что, съехал?! Какой концерт?! Ты куда лезешь?! Сиди и не рыпайся!
- Нет, все уже решено! Народ собрался! Знаешь, как это делается? Я звоню десяти своим фанам, каждый из них - десяти приятелям, и вот весь город там, где я захочу! Нет, такой случай упускать нельзя! Ты не понимаешь? Это же концептуально!
- Тьфу на тебя! Еще раз повторяю - не лезь на рожон, если хочешь в живых остаться! Все, некогда мне тебя, придурка, вразумлять!
До "Детского мира" было уже недалеко. Я свернул на улицу Марата, где бритоголовые ребята, перевернув лоток с порнухой, весело топтали сапогами видеокассеты и жгли костер из журналов. С хрустом лопалась пластмасса, корчились в огне сисястые красотки с глянцевых обложек. Рядом на земле мычал, задыхаясь, продавец - молодой парень, рот и нос которого были туго замотаны магнитной лентой из разбитой кассеты. И тут же по грязи ползала тетка, выхватывая чуть ли не из под ног толпы рассыпавшиеся с другого лотка апельсины и виноград. На углу, как ни странно, я в самом деле наткнулся на Эстеса, который мчался мне навстречу со стороны Преображенского собора. Он сбрил бороду, нацепил черные очки и перестал походить на самого себя, но его курчавая шевелюра все равно выдавала еврейское происхождение, и непонятно, почему он до сих пор уцелел. Видимо, громили в основном не по национальному, а по имущественному признаку, а его нарочито неказистая курточка с заплатами на локтях служила вроде маскировки.
- Скорее! - завопил он, хватая меня за руку. - К собору! Там митинг!
Он развернулся и бросился обратно. Я едва поспевал за ним, стараясь не сбиваться на бег, чтобы не спровоцировать погоню.
- До "Девятки" добрался? - крикнул я ему в спину.
- Да, был там! - отмахнулся он.
- Ну и что?
- Там такое, такое..! Но сейчас это все чепуха! Потом расскажу! Тут интереснее!
Похоже, что площадь перед собором служила центром притяжения для всех, кто находился на улице. Уже издалека сквозь треск, крики, стрельбу доносился торжествующий мегафонный голос, заставляющий вспомнить старые добрые времена парадов на Красной площади. Напротив паперти в кузове грузовика стоял сам Курбатов. Он-то и выкрикивал в рупор призывы к крови и насилию, призывая добровольцев вставать под священные знамена русской идеи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});