- Позвольте объясниться, - сказал я. - Я не питаю какой-то особенной любви к выходцам с Кавказа. Будь на его месте негр или вьетнамец, я бы тоже вмешался.
- Да, конечно. Я имею в виду только вашу поразительную терпимость к другим национальностям, какую редко сейчас встретишь в России. Поэтому я и согласился вас выслушать.
- Я польщен оказаным мне доверием, однако, скажу сразу, что дело, ради которого я приехал, касается вас в гораздо большей степени, чем меня...
- Подождите, - прервал он меня. - Дела потом.
Одновременно с его словами та же самая старая грузинка с испуганным лицом вкатила тележку, на которой стояли тарелки с брынзой, сулугуни, лобио, и темная, даже грязноватая бутылка без всяких этикеток.
- Настоящая хванчкара, - отрекомендовал вино хозяин. - А не та бурда, которую выдают за неё в наших киосках. Наливайте, будьте моими гостями.
Я не стал отказываться, налил себе, Ирине, отломил кусок горячего, только что испеченного лаваша.
- За процветание этого дома! - сказал я, поднимая бокал. - Пусть в нем никогда не иссякает богатство, пусть в нем всегда живет радость, пусть он останется маленьким кусочком солнечной Грузии в далеких сибирских снегах!
- Ай-ай-ай! - заохал грузин. - Чем старый дядя Шалва сможет достойно ответить на такие щедрые пожелания! Мой дом - ваш дом, будьте всегда в нем желанными гостями! Счастья и благополучия вам и вашей семье!
Когда со взаимными любезностями, продолжавшимися ещё два или три бокала, которые приходилось пить до дна (против чего, впрочем, я ничуть не возражал), было покончено, я наконец, перешел к делу.
Шалва Зурабович (после одного из тостов потребовавший, чтобы я называл его просто дядя Шалва) внимательно, целых два раза перечитал мои листки, нацепив на нос очки, потом вернул мне всю пачку и сказал:
- Спасибо, Виталий. Я приму к сведению.
- Можете оставить себе, - предложил я. - У меня есть ещё копия.
- Зачем мне? Это же не официальный документ, нет? Моему слову поверят больше, чем листам бумаги.
- И что вы намерены делать? - спросил я осторожно.
- Ничего, дорогой Виталий! - развел он руками. - Ничего!
- Но... Здесь же недвусмысленно говорится... И потом, то, что я сам сегодня слышал и видел в городе...
- А чего вы от меня ждете? Чтобы я отдал приказ - все бросать, сниматься с насиженных мест? Исход на родину за одну ночь? Вы преувеличиваете мое влияние. Земляки прислушиваются ко мне, когда я говорю дело, но у меня нет над ними абсолютной власти. А чеченцы, армяне, азербайджанцы - для них я вообще не авторитет. А если вы будете советовать нам запереть покрепче двери и лечь спать с ружьем у изголовья - я вам отвечу: все мои разумные земляки делают так каждую ночь. Что делать, жестокая жизнь, жестокая реальность. Кто пренебрегал этим правилом, тех уже нет с нами. И мы будем защищаться. Каждый из нас дорого продаст свою жизнь, даже если нам суждено погибнуть. Но в конце концов, какая смерть почетнее для мужчины - немощным страцем в постели или на поле боя?
- Но ведь как раз этого добивается Орел! Чтобы началась стрельба, чтобы появился повод ввести войска... А ведь тогда вас тоже не пощадят! Отправьте из города хотя бы ваших женщин и детей!
- Слишком поздно, Виталий. Слишком поздно. Я ценю ваше благородство, но вы опоздали. По моим сведениям, на дорогах уже стоят заставы. Из города никого не выпускают. И поделать уже ничего нельзя. Будем молиться Богу и уповать на свою твердую руку и мужество.
Я встал.
- Ну, как знаете. Мое дело - сообщить. Спасибо вам за все, мы пойдем.
Дядя Шалва снова заговорил в селектор, и появился тот грузин, который провожал нас по дому.
- Реваз! Проводи гостей и отвези их в город. Заходите ещё к дяде Шалве, милости просим... Если живы будем, - добавил он. - А если какие проблемы будут, не стесняйтесь, обращайтесь ко мне, помогу чем смогу. Ух, какую красивую жену нашел, Виталий! - и с этими словами он обнял Ирку и поцеловал в губы. - Береги её, а то отобью!
Ирка засмеялась и сама поцеловала старика в щеку. Я только хмыкнул.
Я не хотел, чтобы кто-то следил за нашими дальнейшими передвижениями кажется, этот дядя Шалва и так знал обо мне слишком много - и попросил Реваза высадить нас на углу Марата и проспекта Славы. И только когда черный "БМВ" исчез за углом, достал сотовый и стал названивать всем знакомым журналистам.
Наугад я позвонил Бричковскому. Трубку сняла какая-то нетрезвая женщина.
- Игоря нет. Вышел за добавкой. Позвоните попозже.
В трубку залетали посторонние голоса, музыка, шум вечеринки.
Я на всякий случай спросил, нет ли у них Эстеса.
- Александр? Ждем его. Вы приезжайте. Он обещал быть. Адрес знаете?
Адрес оказался у меня записан, к тому же Бричковский жил поблизости, на улице Чехова.
У Бричковского мы застали шумное сборище. Хозяин ещё не вернулся, нас впустили, не спрашивая, кто мы такие. В квартире было не продохнуть от миазмов ароматических свечей, перемешивающихся с плотным табачным дымом. В самой большой комнате ближе ко входу стоял стол, заставленный бутылками текилы вперемешку с аптечными емкостями "абсолюта", у окна оставалось свободное пространство, где несколько человек отрешенно переминались под тягостный рэйв, лишенный всякой мелодии и чувственности. Остальные столпились вокруг стола. Некоторые обернулись на вновь вошедших - и в полумраке я увидел напротив себя лицо Анжелы. Мы не сказали друг другу ни слова, только на мгновение встретились глазами, я чуть заметно улыбнулся, но Ирина, вцепившаяся в мой локоть, что-то почувствовала и бросила на Анжелу пристальный взгляд. И тут же без всякого лимона и соли опрокинула в себя рюмку текилы и запила её рюмкой абсолюта. Ее платье и здесь произвело фурор. Какой-то юноша с вялым взглядом и двумя серьгами в ухе поколдовал с музыкой, завел Ника Кейва, и под душещипательную балладку про дикие розы повел Ирину танцевать. Его рука ездила по всей её голой спине от лопаток до поясницы, а правая пыталась залезть в вырез, доходящий до самой попки. Я вышел в коридор и там наткнулся на Анжелу.
- Что ж это ты, подруга? - сказал я преувеличенно громко и развязно. До чего докатилась? Думала, я не выкручусь? А я выкрутился, как видишь, - и кивком головы указал на комнату, где веселилась жена.
Анжела молчала и смотрела из полутьмы на меня, как показалось, затравленно и недоброжелательно. Внезапно она заревела и, обхватив меня руками, спрятала залитое слезами лицо у меня на груди. Иногда отрываясь от меня, она размазывала слезы по лицу прядями своих светлых волос и причитала голосом, искаженным рыданиями:
- Витя, Витя, прости меня..! Ты же знаешь, я тебя люблю! Витя...
Вот так с женщинами всегда. Они умеют так повернуть дело, что ты оказываешься кругом виноват. Я чувствовал себя самым натуральным подлецом, и может быть, таким и был.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});