Мне сказали, что на Лусоне находится 8 тысяч солдат, а если мобилизовать и милицию, то можно поставить под ружье до 20 тысяч человек. Полем брани для лусонских героев служит южная, еще не покоренная часть Филиппинских островов. Здесь обитают индейцы-мусульмане [296], которые постоянно враждуют с испанцами. Эти островитяне совершают пиратские набеги на берега, населенные христианами, наводя на последних ужас и производя большие опустошения. Время от времени испанские власти посылают против мусульман канонерки с многочисленными экипажами. Последние тратят очень много пороху, но одолеть пиратов им не удается.
В предместьях Манилы насчитывается до 6 тысяч китайцев; в самом городе им проживать запрещено. Большинство китайских поселенцев — искусные и трудолюбивые ремесленники, остальные — торговцы, среди которых встречаются крупные богачи.
Китайцы здесь еще более бесправны, чем низший класс коренного населения. Их презирают и угнетают, подвергают жестокому обращению и зачастую незаслуженно наказывают. Стремление к наживе побуждает китайцев терпеливо сносить все эти унижения. Небольшой барыш легко утешает оскорбленных.
За право дышать воздухом в Маниле каждый китаец платит ежегодно 6 пиастров (30 рублей). Если же он еще хочет заниматься здесь каким-нибудь ремеслом, то должен дополнительно вносить в казну 5 пиастров. В то же время коренной житель уплачивает в год всего 5 реалов (3 рубля); такую сумму здесь легко заработать.
Филиппинцы не последовали примеру американских повстанцев. Происшедшие здесь несколько лет назад волнения не были направлены против правительства, а вспыхнувший вскоре после них мятеж не нашел поддержки в народе. Повод к упомянутым беспорядкам дали, сами того не подозревая, два ни в чем не повинных ботаника, бродившие по острову в поисках разных трав. Как раз в это время среди индейцев распространилась какая-то эпидемия, уносившая много жертв. Неожиданно возник слух, что упомянутые чужеземные собиратели растений отравили колодцы, чтобы истребить индейцев. Последние пришли в ярость. Они стали собираться в шайки, убили многих иностранцев и даже в самой Маниле разграбили и разрушили дома нескольких давно поселившихся здесь колонистов. Говорят, что истинными виновниками этих беспорядков были некоторые испанцы, которые специально распространяли среди народа злостные слухи и натравливали его на чужеземцев с целью самим половить рыбку в мутной воде.
Широко распространено мнение, что тогдашний губернатор Фульхерос не проявил достаточной твердости при подавлении народных волнений. Этот рассудительный и любезный человек был, возможно, и впрямь слишком снисходительным для столь невежественного народа. Через год после описанных событий он был убит ночью в своей постели офицером-метисом, служившим в манильском гарнизоне и увлекшим на мятеж часть своего полка.
Восставшие собрались на рыночной площади, но, не успев ничего предпринять, были рассеяны силами другого полка, оставшегося верным правительству. Через несколько часов спокойствие было полностью восстановлено и с тех пор больше не нарушалось. На место несчастного Фульхероса был прислан из Испании нынешний губернатор Рико-форт.
Король был весьма тронут тем, что Манила осталась ему верна, тогда как другие испанские колонии сбросили тяжелые оковы, наложенные метрополией. В знак особого благоволения он подарил городу свой портрет, доставленный сюда новым губернатором. Этому портрету были оказаны такие почести, которые показывают, сколь высоко оценили местные жители королевский подарок. Последний был сначала выставлен напоказ в казенном здании, расположенном в предместье Манилы. Отсюда его должны были весьма торжественно перевезти в город, чтобы установить на почетном месте во дворце губернатора. Это важное, по мнению манильцев, празднество было назначено на 6 декабря.
В течение трех предыдущих вечеров в предместье устраивались большие приемы у портрета короля. Перед великолепно освещенным зданием был выстроен пикет на сей раз вполне прилично одетых солдат. У всех дверей стояли часовые. В комнатах толпились камердинеры, пажи и дежурные офицеры всех рангов в парадных мундирах. Во всем чувствовалось стремление подражать этикету испанского двора. Тот, кто имел право быть представленным портрету короля, направлялся в сопровождении дежурного полковника в аудиенц-зал, роскошно украшенный драгоценными китайскими шелками. Здесь на небольшом возвышении, устроенном между двумя позолоченными колоннами, был установлен за шелковым занавесом портрет короля. Дежурный полковник, исполнявший обязанности камергера, подводил представляемого к картине и раздвигал занавес.
Уголок Манилы
Рисунок из французского издания книги Дюмона-Дюрвиля. 1831 г.
При виде повелителя счастливец должен был отвесить низкий поклон; король в горностаевой мантии с короной на голове смотрел на него безмолвно и приветливо. Занавес задергивался, и на этом аудиенция оканчивалась.
На торжество в Манилу съехалось множество народу из всех провинций. На рассвете 6 декабря вся эта масса людей высыпала на улицы. Большинство простолюдинов нарядилось очень смешно; некоторые были похожи на живые карикатуры; встречались и такие, которые надели маски. Элегантные экипажи с трудом пробивали себе дорогу среди толп разодетых пешеходов. В воздух взлетали ракеты. Во многих местах жгли китайские фейерверки. При свете дня они, конечно, не давали эффекта, а лишь шипели и дымились.
В 9 часов утра донесся салют из крепости, а в полдень началось торжественное шествие, которое отличалось причудливым смешением азиатского и испанского вкусов. Я находился в доме, перед окнами которого проходила процессия, и потому смог ее хорошо рассмотреть.
Шествие открывали китайцы. Впереди двигался оркестр из двадцати четырех музыкантов. Одни колотили палками по большим круглым медным тарелкам, извлекая из них глухой звон, другие довольно противно играли на инструментах, напоминающих кларнет. Удары в медные тарелки сыпались беспорядочно; о такте и ритме эта капелла, по-видимому, мало заботилась.
За оркестром следовала процессия китайцев с шелковыми знаменами, на которых были изображены их божества и драконы, окруженные иероглифами. На богато украшенных носилках, покрытых блестящим лаком, пронесли молодую китаянку. В руках она держала весы и изображала, как мне объяснили, богиню Правосудия, от которого ее соотечественники здесь отнюдь не в восторге. Носилки окружало несколько музыкантов, которые столь отчаянно колотили в свои тарелки, словно хотели, чтобы ни одна жалоба не дошла до ушей богини. За Правосудием двигались остальные китайцы, следовавшие в составе своих ремесленных цехов. На их знаменах красовались эмблемы соответствующих ремесел.