Читать интересную книгу Тайный советник вождя - Владимир Успенский

У нас опыт наступательных действий генерала Белова осенью и зимой 1941/42 года изучался некоторое время в академиях. Был специально отозван в тыл начальник штаба корпуса Грецов, он в короткий срок написал отчет — учебное пособие для служебного пользования. Потом дела Белова были заслонены другими военными успехами.

Наши исследователи, за исключением теоретика и практика В. Д. Соколовского, просто теряются, когда пишут о событиях под Каширой. Даже неловко, мол, говорить о том, что кавалеристы опрокинули танковую армию, это похоже на блеф, на вымысел. И для очистки совести, для правдоподобия притягивают к Белову что-нибудь посолиднее. Например: «50-я армия и кавалерийский корпус Белова…» Или: «Корпус Белова совместно с войсками 10-й армии…» Так внушительнее, благопристойнее. А на практике Белов лишь оперативно взаимодействовал с той и с другой армиями. Более того, на протяжении ста пятидесяти километров Белов шел впереди 10-й армии, прокладывая ей дорогу, а она расширяла полосу наступления.

Чем конкретно располагал Павел Алексеевич Белов? Прежде всего это его родной 1-й гвардейский кавалерийский корпус из двух дивизий, насчитывавший тогда около двенадцати тысяч человек (по численности и по огневым средствам это примерно немецкая пехотная дивизия того времени). Полк «катюш». Две танковые бригады (обе вскоре были изъяты по причине утраты всей техники). И одна стрелковая дивизия пятидесятипроцентного состава, без тяжелого вооружения. И все. Именно этими войсками без чьей-либо помощи он гнал немцев от Каширы до Венева (затем будет создана более сильная группа войск генерала Белова). Одну из причин его необычайных успехов я, грешным делом, усматриваю в том, что Павлу Алексеевичу тогда никто не мешал, он пользовался полной самостоятельностью. Сталин и Жуков, да и Шапошников тоже, поглощенные событиями на ближних подступах к Москве, не занимались делами Белова. Задача перед ним поставлена, он ее выполняет, жалоб от него нет, подкреплений не просит, ну и ладно. У Белова были развязаны руки, он поступал так, как считал нужным. Для многих начальников, военных и гражданских, привыкших лишь выполнять указания свыше, это трудно. А Белов чувствовал себя как рыба в воде.

По моему мнению, у нас было три полководца с явно выраженными наклонностями к импровизации. Это — Ватутин. Это — Черняховский. И, конечно, Белов. Самостоятельные генералы, оригинально мыслившие и поступавшие, не терпевшие мелочной опеки. Регламентация лишь сковывала их. В борьбе с Гудерианом Белов учел и использовал все свои козыри, от условий погоды до опытности своих кавалеристов. Действовали в основном ночью, когда нет вражеской авиации. Немецкая техника была привязана к хорошей дороге, а конница шла по проселкам, по лесам, обходя укрепленные пункты противника. Кавалеристы, воевавшие уже несколько месяцев, хорошо знали сильные и слабые места немцев, понимали, в чем они превосходят неприятеля. Гитлеровцы, например, воюя на чужой территории, панически боялись обходов и окружений, им жутко было при одной лишь мысли оказаться изолированными, отрезанными от своих, да еще там, где они изрядно насвинячили, навредили населению. Они опасались расплаты. А стремительное продвижение конницы как раз и создавало угрозу мешков. Ну и погода содействовала нам. 3 декабря ртуть термометров упала до отметки -24°. На следующий день опустилось еще на два деления. А 7 декабря до -28°. Мерзли немцы без зимнего обмундирования, отказывало и оружие — Белов со своими войсками сделал многое. Но не менее важное, что он сделает для победы в Московской битве, у него еще впереди.

19

3 или 4 декабря, точно не помню, Иосиф Виссарионович поручил мне съездить в Перхушково к Жукову, поздравить его с днем рождения (Георгию Константиновичу стукнуло сорок пять), вручить подарок — небольшой сверточек. Это, так сказать, торжественная часть. Кроме того, Сталин попросил меня посмотреть, каково состояние Жукова, и физическое, и моральное. Было известно, что командующий Западным фронтом в эти критические дни заболел, но насколько серьезно и не отражается ли это на его действиях, Иосиф Виссарионович не знал. И третье: целесообразно ли Жукову со штабом фронта оставаться в Перхушкове, куда приблизились немецкие танки? Жуков не желает перемещать штаб, мотивируя это вот чем: если отодвинется он, то отодвинутся и штабы армий, штабы дивизий, а там и штабы полков. Нет, он с охраной и со штабом будет оборонять Перхушково до последней возможности, как требовал от войск. Сталин в довольно резкой форме сказал мне, что это слишком. В Москву и Подмосковье прибывают соединения, предназначенные для контрударов. Кто будет руководить сражением, кто организует контрудары, если погибнет штаб фронта?! Сталин, знавший упрямство Жукова, был озабочен еще и этим.

Последний пункт поручения я выполнил в первую очередь, накоротке поговорив с начальником штаба фронта Василием Даниловичем Соколовским. Враг действительно подошел близко, даже в помещении слышался гул канонады, стены подрагивали от сильных взрывов. Однако покидать хорошо оборудованный для руководства войсками центр, имевший надежную связь с армиями, с московскими организациями, было преждевременно. Соколовский заверил меня, что оборона продержится по крайней мере несколько дней, а для того чтобы отбросить противника, в районе Апрелевки создана ударная группа, которая уже начала действовать.

Соколовский же сказал мне и о здоровье Георгия Константиновича. У него обострился радикулит, ему трудно ходить, трудно наклоняться. Ну и нервное перенапряжение, бессонные ночи дали о себе знать. И контузия, полученная еще на первой мировой войне. Мучают головные боли, иногда они настолько сильны, что Жуков бледнеет, стискивает зубы, чтобы не застонать, уходит на несколько минут отдохнуть. Раздражителен. Соколовский старается не переутомлять его.

Георгий Константинович принял меня в кабинете. Предложил сесть, а сам все время стоял или прохаживался медленно, подшучивая над своей хворобой. Вот, мол, как бревно: ни сесть, ни согнуться. Развернув сверточек, присланный Иосифом Виссарионовичем, не скрыл своей радости:

— Как раз то, что нужно, у нас тут нет такого лекарства. А то ведь замучился с этой дурной башкой… Спасибо товарищу Сталину за заботу. Узнал ведь… И вам тоже… Чокнемся, Николай Алексеевич, по обычаю за сорок-то пять. Вам водки или коньяку?

— Давайте, что вам полезней.

— Мне снадобья врачи прописали. Но вроде бы на спирту.

Жуков свернул на столе пополам карту боевых действий, поставил на освободившееся место тарелку с закуской и две стопки: мне побольше, а себе поменьше — красивую, серебряную, с какой-то надписью. Пояснил:

— Александра Диевна, жена, прислала по случаю праздника. С вами и обновлю.

— Ну, Георгий Константинович, еще, как минимум, столько же вам и в полном здравии!

— Благодарю. И за успех нашего контрнаступления.

— А не сорвется?

— Нет. Оно уже началось. Контрудары у Кузнецова, у Рокоссовского. Контрудар Белова. У нас здесь в центре… Они сольются… Наступление уже началось, — повторил Георгий Константинович.

Мы чокнулись и выпили. Я — водку, а Жуков — лекарство.

Об этом дне рождения, о нашем разговоре мы вспомнили без малого через три десятилетия, когда вышла, наконец, его мемуарная книга. Работая над ней, он особенно часто звонил мне, советуясь по разным вопросам. Он тогда, при Хрущеве и Брежневе, находился в глубокой опале — правители завидовали его всенародной славе, его авторитету. С улицы Грановского, из правительственного дома, переселился Георгий Константинович на улицу Алексея Толстого, фактически находился под домашним арестом и, чтобы чувствовать себя более свободным, почти безвыездно жил и работал на даче. Оттуда и звонил.

Радовался я вместе с Жуковым завершению большого труда. И огорчался тем, что право на издание принадлежало Агентству печати «Новости» (АПН): это могло означать, что за рубежом-то книгу прочтут, а познакомятся ли с ней советские люди, еще неизвестно. Колебались высокомудрые руководители Хрущев и Брежнев вкупе с деятелями, приближенными к их персонам: не потускнеют ли их военные лавры, когда наш читатель узнает и осмыслит со слов великого полководца, как все было. Вдруг рубанет такую правду-матку, что развенчает все новоявленные идеалы. А как предотвратить? И надежных помощников по написанию к Жукову приставляли, и постоянным редактором определили сообразительную, гибкую, умную еврейку А. Миркину, умевшую достигать компромиссов, а все же не было полного спокойствия у лиц, в то время господствовавших. Особенно почему-то тревожился идеологический главноблюститель Суслов. Опасался, видимо, не только за себя, но и за свои концепции.

Знал я и такую подробность. Работу над рукописью Георгий Константинович закончил в основном в 1965 году, об этом он радостно сообщил мне, а вот в свет вышла книга лишь четыре (четыре!) года спустя. Почему? Мощные силы давили на постаревшего Жукова, чтобы постепенно снять «ненужное», «необязательное», привести все в «надлежащее состояние». Месяц за месяцем давили, выжимая уступку за уступкой. А ведь из-за снятия «мелочей» и некоторых эпизодов принципиальные подходы постепенно меняются. Тем более что у Жукова совсем не было литературного опыта, той стойкости, которой и профессиональные-то писатели не все обладают, хотя известно, к каким скверным последствиям может привести любая уступка. Не совсем понимал Жуков, сколь сложен и труден идеологический бой.