Бросьте её на навозную кучу, было первой мыслью Ёси, желудок которого наполнился тошнотворной сладковатой горечью, и оставьте собакам и её собственным мучениям. Он нахмурился, переживая теперь свою муку: Койко была все ещё прекрасна, даже все ещё желанна, только её затухающий стон подчеркивал пришедшее к нему уродливое, разъедающее все изнутри осознание того, что ещё одна эра его жизни закончилась.
Отныне и навсегда он будет один. Она убила доверие. Если эта женщина, на которую он излил столько нежности и тепла, могла предать его, значит, его предаст любая. Никогда больше не сможет он доверять женщине или делиться с ней столь многим. Никогда. Она уничтожила эту часть его навсегда. Его лицо закрылось.
— Выбросьте…
И тут он вспомнил её глупые стишки и её счастливые стишки, весь смех и все удовольствия, которые она ему дарила, её мудрые советы и моменты глубокого удовлетворения. Он вдруг почувствовал невыразимую печаль от того, как жестока жизнь. Меч свой он по-прежнему сжимал в руке. Её шея была такой тонкой. Удар был милосердным.
— Сонно-дзёи, а? — пробормотал он, ослепленный этой потерей.
Проклятые сиси, это их вина, что она мертва. Кто подослал Сумомо? Кацумата! Должно быть, он, те же удары меча, то же коварство. Дважды его смертники едва не убили меня. Третьего раза не будет. Я сотру их с лица земли. Пока я жив, Кацумата — мой враг, все сиси враги. Проклятые сиси… и проклятые гайдзины!
На самом деле это они во всем виноваты, гайдзины. Они как чума. Не будь их, ничего бы этого не произошло. Не было бы ни вонючих Соглашений, ни сиси, ни сонно-дзёи. Ни этого гноящегося волдыря под названием Иокогама.
Проклятые гайдзины. Теперь они заплатят.
40
ИОКОГАМА
В тот же день после полудня Джейми Макфей вышел из редакции газеты «Иокогама гардиан», кипя от возмущения. Он сунул последний выпуск газеты под мышку и заторопился по Хай-стрит. Соленый ветер был прохладным, море пестрело белыми барашками, выглядело серым и неприветливым. Его походка была такой же сердитой, как и его настроение. Господи боже ты мой, думал он, Малкольму сначала следовало посоветоваться со мной. Он свихнулся, ополоумел. Теперь жди беды.
Малкольм Струан поднял голову, когда Джейми постучал в его дверь. Он сразу же увидел газету.
— Хорошо. Я как раз собирался спросить, принесли ли её уже.
— Я захватил с собой один экземпляр. Синичка чирикнула мне на ухо, что следует это сделать.
— А-а. — Малкольм усмехнулся. — Письмо мое напечатали? Оно там?
— Ты мог бы и рассказать мне об этой затее, тогда я смог бы придумать способ смягчить удар.
— Успокойся, ради бога, — добродушно ответил Малкольм. Он взял газету и раскрыл отдел, где печатались письма. — Нет никакой беды в том, чтобы занять высокоморальную позицию. Опиум аморален, как и торговля оружием. А тебе я не сказал потому, что хотел удивить и тебя тоже.
— Что ж, тебе это несомненно удалось! Это распалит каждого торговца здесь и по всей Азии, и это в конечном счете ударит по нам; нам нужны друзья не меньше, чем мы нужны им.
— Согласен. Но почему мое письмо должно в итоге ударять по нам? A! — Его письмо стояло первым и было озаглавлено: «БЛАГОРОДНЫЙ ДОМ» ЗАНИМАЕТ БЛАГОРОДНУЮ ПОЗИЦИЮ! — Хороший заголовок, мне это нравится.
— Извини, но мне — нет. Оно непременно ударит по нам, потому что всем известно, что мы вынуждены использовать эти товары или нам конец. Ты тайпэн, но ты не можешь… — Джейми замолчал. Малкольм смотрел на него с безмятежной улыбкой. — Как нам теперь быть с ружьями для Тёсю, ради всех святых? Мы получили за них деньги, хотя ты и согласился передать ружья другому, Ватанабэ, для князя какого-то там — заказ, который ты увеличил до пяти тысяч.
— Всему своё время. — Малкольм оставался спокойным, хотя это и напомнило ему, что его мать отменила этот заказ, который он, едва лишь узнав об этом, возобновил с самой быстрой почтой, какая только была в его распоряжении. Глупо с её стороны, она ничего не понимает в японских делах. Ладно, ещё несколько дней, и мы её обуздаем. — А пока что, Джейми, нет никакого вреда в том, чтобы занять моральную позицию, поддерживаемую всем обществом, — беззаботно произнес он. — Времена меняются, и мы должны меняться вместе с ними, тебе так не кажется?
Макфей часто заморгал.
— Ты хочешь сказать, что это все уловка? Чтобы сбить с толку наших противников?
— Меняться вместе со временем, — радостно повторил Малкольм. Его пространное письмо поддерживало идею постепенного отказа от торговли опиумом и оружием, в точности как того хотел адмирал, и было полностью созвучно решительному настрою последнего, а также новому плану, предложенному правительством для Азии: Немедленно должны быть изысканы пути перевода нашей торговли на самую прочную и безупречную основу, к вящей славе Её Величества королевы, да благословит её Господь, и нашей Британской империи. «Благородный Дом» с гордостью встает во главе… — написал он, помимо других, столь же цветистых выражений, и подписался: Тайпэн дома Струанов, как это делали его дед и отец в своих письмах в прессе. — Мне показалось, я весьма удачно все изложил. А тебе?
— Да, мне тоже, — кивнул Макфей. — Меня ты несомненно убедил. Но если все это лишь… — Он собирался сказать «вранье», но кому врать и зачем? — Но если все это лишь уловка, то зачем она? Более неудачного момента и не придумаешь. На тебя непременно набросятся на собрании.
— Пускай набрасываются.
— Все подумают, что ты сошел с ума.
— Пусть думают. Через несколько недель они забудут об этом, да и в любом случае мы будем в Гонконге. — Малкольм просиял, у него было отменное настроение. — Не волнуйся, я отдаю себе полный отчет в том, что делаю. Окажи мне услугу, пошли записку адмиралу, я бы хотел повидать его перед обедом. И Марлоу, когда он прибудет на берег. Они ведь оба ужинают с нами в восемь, не так ли?
— Да, оба приняли приглашение. — Макфей вздохнул. — Стало быть, ты собираешься держать меня в неведении относительно всех «почему» и «зачем»?
— Не волнуйся, все идет прекрасно. Теперь поговорим о вещах, гораздо более важных: сегодня мы должны определиться по нашему заказу на шелка на следующий год. Проследи, чтобы Варгаш привел все книги в порядок. Я хочу побеседовать с менялой о звонкой монете и фондах как можно скорее — не забывай, завтра Анжелика и я проведем весь день с Марлоу на борту его «Жемчужины». — Он был готов прямо сейчас пуститься в пляс, но ноги и живот болели у него сегодня сильнее, чем обычно. Ладно, подумал он, завтра мой великий день, я почти дома, и тогда все могут катиться к черту.