тогда и сейчас улыбаюсь, вспоминая это. Я очень рад, что не являюсь бременем для них, что я прочно стою на ногах и что моя работа сама по себе полезна.
Могу порадовать тебя тем, что я бросил жевать пан. Кальпана предупредила меня, что ваша семья считает это непривлекательным, и, хотя я так не думаю, я решил быть уступчивым в этом отношении. Надеюсь, ты оценишь мои усилия меранизировать себя.
Есть вопрос, которого я не касался в двух моих последних письмах, и с твоей стороны очень благородно, что ты об этом не упомянула. Как ты знаешь, я был очень расстроен, когда ты произнесла то слово, которое, как я потом понял, ты употребила не в том смысле, в каком я его понял. Я в тот же вечер написал об этом Кальпане, потому что мне надо было выговориться. Да и вообще мне было почему-то тогда не по себе. Она упрекнула меня за мою «толстокожую бесчувственность» (она уже в колледже умела найти разные словечки) и сказала, что я должен извиниться и не вставать в позу. Но я не чувствовал за собой вины и потому не стал сразу тебе писать. Но теперь, через несколько недель, я понял, что был не прав.
Я человек практический и горжусь этим, но иногда попадаю в ситуации, когда не знаю, как себя повести, хотя у меня есть определенная позиция. И я думаю, что, наверное, нельзя быть чересчур гордым. Так что прими мои извинения, Лата, и прости, что я тогда испортил тебе новогодний день.
Надеюсь, что, когда мы поженимся (и надеюсь, что это «когда» а не «если»), ты будешь поправлять меня со своей легкой симпатичной улыбкой, если я буду напрасно обижаться на людей, которые не имели в виду ничего плохого.
Баоджи спрашивает меня о моих планах относительно женитьбы, но я пока не могу сказать ему ничего определенного. Так что, пожалуйста, как только ты решишь, что я буду для тебя подходящим мужем, сообщи мне. Я каждый день благодарю Бога, что встретил тебя и что постепенно мы лучше узнаем друг друга через письма и встречи. Мои горячие чувства к тебе возрастают с каждым днем и, в отличие от моих туфель, не имеют выходных. Излишне говорить, что на столе передо мной стоит твоя фотография в рамке и пробуждает нежные чувства по отношению к оригиналу.
Помимо того, что можно прочесть иногда в калькуттских газетах, и того, что я узнаю из деловой переписки с Кедарнатом, я почти ничего не знаю о семействе Капур. Я глубоко сочувствую им всем. Они наверняка переживают тяжелые времена. Кедарнат пишет, что Вина и Бхаскар очень расстроены, но он сам старается легко переносить трудности. Могу также представить, как трудно приходится Прану из-за смерти матери, происшедшей одновременно с тем, что случилось с братом. Хорошо, что у Савиты есть ребенок и увлечение юриспруденцией, которые отвлекают ее от тяжелых мыслей, хотя ей, наверное, нелегко сосредоточиться, особенно на таком сложном предмете, как юриспруденция. Не знаю, как я мог бы им помочь, но если есть что-нибудь, что я могу сделать, пожалуйста, напиши мне. Свежие книги по юриспруденции и тому подобному в Калькутте, я думаю, достать легче, чем в Брахмпуре.
Я надеюсь, что ты успешно занимаешься, несмотря на все это. Я скрещиваю пальцы за тебя на удачу и абсолютно уверен, дорогая Лата, что ты блестяще пройдешь все испытания.
Передай от меня привет ма, которую я часто мысленно благодарю за то, что она привезла тебя в Канпур, а также Прану, Савите и их девочке. Если увидишь Кедарната, скажи ему, пожалуйста, что я скоро ему напишу – может быть, на этой же неделе, – но сперва мне нужно кое с кем проконсультироваться.
С глубокой любовью,
твой Хареш
18.19
Лата время от времени улыбалась, читая это письмо. Сначала он написал «Каунпор», потом зачеркнул и написал «Канпур». Она прочитала письмо дважды. Она была рада, что сомнения дяди Умеша разрешились. Хорошо бы, если бы то же самое произошло с сомнениями отца Хареша.
За последние месяцы в мыслях Латы поселилось много новых людей, о которых писал Хареш. Она даже жалела, что Хареш на этот раз не упомянул Симран – очевидно, боясь ранить ее чувства. Однако она вдруг осознала, что, как бы ей ни нравился Хареш, к Симран она его не ревновала.
Но что это за люди? С Харешем более-менее ясно – великодушный, уверенный, оптимистичный, амбициозный, ответственный, он обосновался в Прагапуре так же прочно, как пара туфель с рантом Гудиера, с любовью глядел на нее со страниц своего письма и говорил ей, как умел, что ему без нее одиноко.
Однако в отличие от самого Хареша все остальные – дядя Умеш, приемный отец, Симран и другие – могли оказаться совсем не такими, как ей представлялось. А все эти консервативные кхатри, его родственники из Старого Дели, – разве сможет она общаться с ними с той же легкостью, что и с Куку, Дипанкаром, судьей Чаттерджи? И о чем она будет говорить с чехами? Но, с другой стороны, было бы довольно интересно окунуться с головой в этот незнакомый мир в компании с человеком, которому она доверяла, который нравился ей все больше и был глубоко ей предан. Она представила себе Хареша без пана, улыбавшегося ей своей открытой улыбкой; мысленно она усадила его за стол, чтобы не видно было его пестрых туфель, слегка взлохматила ему волосы – и убедилась, что он вполне привлекателен. Он ей нравился. Возможно, со временем она даже полюбит его, если повезет.
18.20
Днем пришло письмо и от Аруна, которое помогло Лате разобраться в своих чувствах.
Дорогая Лата!
Надеюсь, ты не будешь возражать, если я, воспользовавшись прерогативой старшего брата, обращусь к тебе по вопросу, чрезвычайно важному как для твоего будущего, так и будущего всей семьи. Наша семья, как известно, очень сплоченная, и, возможно, смерть папы сплотила ее еще больше. Если бы папа был жив, я, например, не взял бы на себя такой ответственности, какую сейчас несу. Варун, вероятно, не жил бы у меня, и я не чувствовал бы себя обязанным заботиться о том, чтобы он нашел свою стезю – чего он, предоставленный самому себе, боюсь, не стал бы делать без понукания. И у меня не было бы ощущения, что я, так сказать, нахожусь in loco parentis[248] по