или гипнотизирует людей, или что?
Художник снова рассмеялся с большим удовольствием над ее наивностью.
– Ты настоящий циник, Стелла. Где ты научилась этому трюку; у своего отца, или это естественный дар? Нет, она не держит ручных змей, и я не знаю, овладела ли она искусством гипноза, но при всем этом она умеет очаровывать. Во-первых, она, действительно и по-настоящему, очень красива…
– Скажи мне, какая она? – мягко перебила Стелла.
Старик на мгновение остановился, чтобы раскурить трубку.
– Она очень красивая, – сказал он.
– Я знаю, – сказала Стелла мечтательно и с легкой улыбкой, – с желтыми волосами и голубыми глазами, розово – белым цветом лица, голубыми венами и крошечным ртом.
– Все не так, – сказал он со смехом. – Ты, как женщина, изобразила фарфоровую куклу. Ленор так непохожа на фарфоровую куклу, как только можно себе представить. У нее золотые волосы, это правда, но золотые волосы, а не желтые; есть разница. Ее глаза не голубые, они фиолетовые.
– Фиолетовые!
– Фиолетовые! – серьезно повторил он. – Я видел их такими же фиолетовыми, как цветы, которые растут вон там на берегу. Рот у нее не маленький; еще не было женщины, стоящей фиги, у которой был бы маленький рот. Он довольно большой, по сравнению с остальным, вот тогда это – рот.
– Выразительный? – тихо сказала Стелла.
– Красноречивый,– поправил он. – Такой рот, который может многое сказать изгибом губ. Ты думаешь, я преувеличиваю? Подожди, пока не увидишь ее.
– Я не думаю, – медленно проговорила Стелла, – что мне особенно хочется ее видеть, дядя. Это напоминает мне о том, что говорят о Неаполе – увидеть Неаполь и умереть! Увидеть Ленор и умереть!
Он рассмеялся.
– Ну, это не совсем ложь; многие видели ее, многие мужчины, и были готовы умереть за любовь к ней.
Стелла тихо рассмеялась.
– Она, должно быть, очень красива, раз ты так говоришь, дядя. Она тоже очаровательна?
– Да, она очаровательна, – сказал он тихо, – с очарованием, которое нужно признать сразу и безоговорочно.
– Но что она делает? – спросила Стелла с оттенком женского нетерпения.
– Чего она не делает? – ответил он. – Едва ли найдется какое-нибудь достижение под солнцем или луной, которым бы она не владела. Одним словом, Стелла, Ленор – результат высшей цивилизации; она тип нашего последнего требования, которое требует большего, чем просто красота, и не будет удовлетворено простым умом; она ездит красиво и бесстрашно; она играет и поет лучше, чем половина женщин, которых можно услышать на концертах; мне говорят, что ни одна женщина в Лондоне не может танцевать с большей грацией, и я видел, как она поймала лосося весом в двадцать фунтов со всем мастерством шотландской джилли.
Стелла на мгновение замолчала.
– Вы описали образец совершенства, дядя. Как, должно быть, ее ненавидят все ее подруги.
Он рассмеялся.
– Я думаю, что ты ошибаешься. Я никогда не знал женщины, более популярной среди своего пола.
– Как, должно быть, гордится ею муж, – пробормотала Стелла.
– Ее муж! Какой муж? Она не замужем.
Стелла рассмеялась.
– Не замужем! Такое совершенство не замужем! Возможно ли, чтобы человечество могло позволить такому образцу оставаться одиноким? Дядя, они, должно быть, боятся ее!
– Что ж, возможно, так оно и есть – некоторые из них, – согласился он, улыбаясь. – Нет, – продолжал он задумчиво, – она не замужем. Ленор, возможно, была бы уже давно замужем, у нее было много шансов, и некоторые из них замечательные. Она могла бы стать герцогиней к этому времени, если бы захотела.
– А почему она этого не сделала? – спросила Стелла. – Такая женщина должна быть не кем иным, как герцогиней. Это герцогиня, которую вы описали, дядя.
– Я не знаю, – просто сказал он. – Я не думаю, что кто-то знает; возможно, она сама не знает.
Стелла на мгновение замолчала; ее воображение напряженно работало.
– Она богата, бедна … дядя?
– Я не знаю. Думаю богата, – ответил он.
– А как ее другое имя, или у нее только одно имя, как у принцессы или церковного сановника?
– Ее зовут Бошамп – леди Ленор Бошамп.
– Леди! – удивленно повторила Стелла. – Значит, у нее есть титул; это все, что было нужно.
– Да, она дочь пэра.
– Какой счастливой женщиной она, должно быть, должна быть, впрочем, женщина она или девушка. Я представляла ее тридцатилетней женщиной.
Он рассмеялся.
– Леди Ленор … – он на мгновение задумался, – всего двадцать три.
– Это женщина, – решительно сказала Стелла. – И это чудесное создание находится в Зале, в пределах видимости от нас. Скажи мне, дядя, они держат ее в стеклянном ящике и позволяют видеть ее только как диковинку? Они должны это сделать, ты же знаешь.
Он засмеялся и погладил ее по волосам.
– Что там говорит Вольтер, Стелла, – заметил он. – Если ты хочешь, чтобы женщина возненавидела другую, похвали ее первой.
Лицо Стеллы вспыхнуло, и она рассмеялась с легким оттенком презрения.
– Ненавижу! Я не ненавижу ее, дядя, я восхищаюсь ею; я хотел бы увидеть ее, прикоснуться к ней, почувствовать на себе то удивительное очарование, о котором ты говоришь. Мне бы хотелось посмотреть, как она это переносит; знаешь, должно быть, странно быть выше всех себе подобных.
– Если она и чувствует себя странно, – задумчиво сказал он, – то не показывает этого. Я никогда не видел более совершенной грации и непринужденности, чем у нее. Я не думаю, что что-либо в мире могло бы ее расстроить. Я думаю, что если бы она была на борту корабля, который шел ко дну дюйм за дюймом, и знала, что находится, скажем, в пяти минутах от смерти, она бы не вздрогнула и ни на мгновение не опустила улыбку, которая обычно остается на ее губах. В этом ее очарование, Стелла, совершенная непринужденность и совершенная грация, которые проистекают из сознания ее силы.
На мгновение воцарилась тишина. Художник говорил в своей обычной мечтательной манере, больше похожей на общение с собственными мыслями, чем на прямое обращение к слушателю, и Стелла, слушая, позволяла каждому слову проникать в ее сознание.
Его описание произвело на нее сильное впечатление, большее, чем она хотела признать. Уже тогда, как ей казалось, она чувствовала себя очарованной этим прекрасным созданием, которое казалось таким же совершенным и безупречным, как одна из языческих богинь, скажем, Диана.
– Где она живет? – спросила она мечтательно.
С минуту он молча курил.
– Живет? Я едва знаю, она повсюду. В Лондоне в сезон, посещает загородные дома в другое время. В Англии нет дома, где ее не приняли бы с радушием, подобающим принцам. Довольно странно, что она сейчас здесь; сезон начался, большинство посетителей покинули Зал, некоторые из них должны быть на