Читать интересную книгу Героическая тема в русском фольклоре - Александр Орлов

Турки стали готовить новый приступ, придвинули туры, чтобы обрушить стену, и заваливали ров. Но осажденные взорвали все эти машины. Магомет уже решил было отступить морем, но, получив из Царьграда предложение о мире, ответил требованием полного оставления города и продолжал осаду. Перелив рассевшуюся большую пушку, турки двумя выстрелами из нее сделали в стене пролом, но граждане ночью застроили его «баштой». Наутро турки выбили стену еще больше и схватились с защитниками: «сечахуся лицом к лицу, рыкающе, аки дивни звери». Собрав много людей, Зустунея «в мгновение ока» сбил турок со стены, но сам чуть не погиб от яныченина Амурата. Другой стратиг, Рахкавей, отбивал полки Амар-бея, «и сечахуся обои люте; Рахкавей же, наступив на камень, удари его мечем по плечю оберучь и рассече его надвое: силу бе имяше велию в руках». Но затем турки рассекли Рахкавея на части и прогнали греков в город.

Ночью турки расширили пролом, а на утро взошли было на стену и даже проникли в город. Тогда вызвали с военного совета цесаря. «Исполин силою», цесарь «вопияще на своих, укрепляя их и, возрыкав яко лев, нападе на турки со избранными своими пешцы и конникы и сечаше их крепко: их же бо достизаше, рассекаше их надвое, и иных пресекая на-полы, не удержаваше бо ся мечь его ни о чем». Турки всячески пытались его убить, «но убо, яко же речеся: бранныя победы и цесарское падение Божиим промыслом бывает, — оружия бо вся и стрелы суетно падаху и, мимо его летающе, не улучахуть его». К вечеру турки отступили.

21 мая в ночь внезапно «осветися град весь»; сначала думали, что это зажгли его турки, потом увидали, как из купола церкви святой Софии поднялся пламень, который и был принят в «двери небесныя». Патриарх объяснил цесарю это знамение, как уход из Софийского храма ангела, которому Бог поручил сохранение святой Церкви и города: «значит — милость Господа и Его щедроты отошли от нас, и Господь хочет предать город нашим врагам». Услышав это, цесарь упал в беспамятстве, так что его отливали ароматными водами, но оставить город он отказался.

Упоминание в этом эпизоде прикрепления к патрональному храму Константинополя божественного стража имеет своим источником греческое «Сказание о создании Великия Божия Церкви святой Софея», известное в славянском переводе.

26 мая Магомет со всеми войсками устремился к пролому в стене. Цесарь, став у пролома, с рыданием кричал воинам: «О братия и друзи, ныне время обрести славу вечную… и сотворити что мужественное на память последним». Он ударил своего коня («фариса»), желая проскакать через пролом до самого Магомета, но его удержали. «Цесарь же, обнажив мечь обратися на туркы, и якоже кого достигайте, мечем по раму или по ребрам — просекаше их… стратиги же и воини и вся людие, очютивше своего цесаря, охрабришася вси, и скакаху на туркы, аки дивии звери».

На другой день Зустенея был ранен каменным ядром, а затем убит. Турки ворвались в город, но цесарь своими могучими ударами опять прогнал их к пролому, где граждане «закалаху их, аки свиней». Ночь прекратила битву.

Магомет уже собрал совет о снятии осады, как вдруг над городом сгустилась тьма, «плачевным образом низпущающе, аки слезы, капли велицы, подобные величеством и взором буйвольному оку, черлены, и терпяху на земли на долг час». Патриарх истолковал цесарю, что «се пакы ныне тварь проповедует погибели града сего». Книжники и молны также истолковали Магомету знамение, и он велел готовиться к приступу.

Явление кровавого дождя или росы есть в Илиаде (песни XI и XVI) и заимствовано в повесть из троянских деяний.

29 мая турки устремились к пролому. Греки бились «тяжким и зверообразным рвением», во главе с цесарем, который рассек до седла самого бегилар-бея восточного: «но еще бы горами подвизали, Божие изволение не премочи!»

Магомет направил особые отряды «улучить» цесаря. Греки же, «отведоша цесаря, да не всуе умрет; он же, плача горько, рече им: помните слово, еже рех вам и обет положих: не дейте (не трогайте) мене, да умру зде с вами». Причастившись у патриарха и простившись, он поскакал с оставшимися воинами навстречу «безбожному» к Златым вратам, где и погиб: «И сбыстся реченное: Костянтином создася и паки Костянтином и окончася».

На площади у великой церкви святой Софии султан, сойдя с коня, пал лицом на землю, посыпал голову «перстью», благодаря Бога, и сказал: «Воистину люди сии быша и преидоша, а ини по них сим подобии не будут». Затем он вошел в великую церковь и объявил всем там бывшим помилование. На пути ко двору какой-то серб поднес султану голову цесаря. «Он же облобызаю и рече: явно тя Бог миру уроди, паче же и цесаря, почто тако всуе погибе. И посла ю к патриарху, да обложит ю златом и серебром и сохранит ю, яко же сам весть».

И вот «беззаконный» Магомет воссел на престоле царства «благороднейша суща всех, иже под солнцем», овладел властителями двух частей вселенной, одолел победителей гордого Артаксеркса и истребил «потребивших Троию предивну с семьюдесятми и четырма крали обороняемую».

Заканчивается повесть пророчеством об освобождении Царьграда народом «руски». «Но разумей, окаянный, что если все предсказания Мефодия Патарского и Льва Премудрого о граде сем и знамения сбылись, то и следующие не минуют, но также сбудутся, ибо написано: русий (русоволосый) же род с преждесоздательными Измаилита победят и седмохолмаго приимут с преждезаконными его и в нем воцарятся и судержат Седмохолмого русый язык шестый и пятый и насадит в нем зелие, и снедят от него мнози во отмщение святым».

Повесть Нестора-Искандера очень структурна. Ее события распределены по ряду картин, литературно законченных, чем достигается некая строфичность. Трагизм происходящего чувствуется в повествовании непрерывно. Роковой исход подготовлен предсказаниями и предзнаменованиями, завершенными под конец апокалипсическим пророчеством. К сожалению, краткий наш пересказ не сохраняет стройности изложения и сглаживает тонкие детали, которые поддерживают непрерывность настроения. Повесть Нестора-Искандера вызвала к себе большой интерес. Она была внесена в позднейшую редакцию Пахомиева Хронографа, исполненную в 1533 году.

Будучи в составе этого Хронографа, повесть попала вместе с ним к сербам и болгарам, а также вошла в лучшие русские летописи XVI века — Воскресенскую и Никоновскую. Схему и литературные мотивы повести Нестора-Искандера широко использовал автор истории о Казанском царстве.

Под воздействием повести Нестора-Искандера находилась и малоисторичная повесть об иконе Николы Зарайского, именно — собственно воинские эпизоды Батыева нашествия на Рязанскую область. «Рязанская» повесть эта загадочна во многих отношениях. Создалась она не ранее второй половины XV века; события же ее начинаются еще со «второго лета по Калкском побоище». Николин образ — корсунская святыня — идет из Корсуня в Рязань через Прибалтику. Подвергшиеся нашествию Батыя рязанские князья — Ингоревичи — неведомы генеалогам. Необычно для русской повести об иконе самоубийство матери, выбросившейся из терема с младенцем-сыном. Может быть, это не сплошь сочинительство автора и здесь оживлены какие-то древние предания Рязанской земли. Повесть интересна и проблесками фольклорного стиля, особенно в героических ее мотивах.

За рассказом о приходе корсунского образа Николы в Рязанские пределы и о построении здесь храма во имя его сообщается о нашествии Батыя. Рязанские князья во главе с великокняжеским сыном Федором Юрьевичем отправились к безбожному царю, чтобы утолить его дарами и молениями великими. Батый принял дары, обещал не воевать Рязанскую землю, но стал глумиться над посольством и требовать себе у рязанских князей их дочерей и сестер. Узнав от рязанского вельможи, что у Федора жена красавица и царского рода, Батый потребовал видеть жены его красоту. Федор посмеялся: «Не подобно есть нам, христианам, к тебе, нечестивому царю, водити жены своя на блуд, аще преодолевши, то и женами нашими владети начне». Батый велел убить Федора, а тело его выбросить зверям и птицам. Перебиты были и спутники Федора; уцелел только его пестун, который сохранил тело князя и поспешил к его супруге Евпраксии с этой печальной вестью. «Услыша таковыя смертоносныя глаголы (Евпраксия), абие ринуся из превысокого терема своего с сыном своим, князем Иваном, на среду земли и заразися до смерти. И оттоле прозвася место то Зараз».

В этой части повести ощущается влияние летописных эпизодов (сохранение тела Андрея Боголюбского и Василька Константиновича) и фольклорных приемов (беседа Федора с Батыем).

В дальнейшем изложении соединение таких же элементов пронизано заимствованиями из повести о взятии Царьграда Нестора-Искандера.

Великий князь Юрий (Георгий) Ингоревич собирается на татар: «И рече братии своей: „О Господия и братия моя… Лутче нам смертию живота собе купити, за святые Божие церкви и за веру крестьянскую смерть вкусити, нежели в поганой воли быти. Испием чашу смертную за… церкви и за веру… и за отчину отца нашего великого князя Ингоря Святославича!“» (Вернее было бы сказать — Глебовича; автор любит преувеличенно архаизировать, не раз восходя для этого к данным «Повести временных лет»).