предупредил я, хоть все и так отлично знали, что на подобных многочасовых съемках порой и на минуту не присядешь. –
Снимать будем в нескольких локациях».
Сидни опоздала всего на полчаса, что радовало – это был ее личный рекорд пунктуальности – и одновременно злило, потому что до заката оставалось всего несколько часов, а значит, каждую минуту надо было использовать по максимуму.
– Извини, Эзра. Мне надо было заехать домой к Джей Клер за пиджаком, но она была еще в офисе, так что я поехала на такси до 70‐й улицы, а она тем временем тоже села в такси и отправилась домой, ну и поэтому…
– Неважно, – перебил я. – За работу.
Кейтлин бесилась из‐за того, что негде переодеваться. Сидни открыла свой чемодан на колесиках и вытащила из него одежду и четыре картонные панели, служившие ширмой, пока модель меняла наряды. Пока ждали Сидни, гримерша и стилистка уже выполнили свою часть работы и теперь помогали мне установить большие белые зонты, отражавшие солнечный свет так, чтобы на лицо модели не падали резкие тени.
– Первая остановка – Мартин, – объявил я.
Мы подошли к Мартину, который все так же разглагольствовал об Иисусе, обращаясь в пустоту. Я уже успел ему объяснить, что делать. Повторять не пришлось. Он расположился у микрофона, глядя прямо перед собой и держа плакат «Вернитесь к Иисусу». Кейтлин встала рядом и уставилась в объектив.
Щелк.
Я даже не смотрел, что там на ней надето. Меня интересовали свет, поза, игра теней и язык жестов.
Сделав несколько снимков, я поблагодарил Мартина, оставил немного денег в кружке, стоящей на земле возле микрофона, и попросил гримершу со стилисткой заново собрать «переносную раздевалку», чтобы Кейтлин могла переодеться. Новый наряд был рискованнее прежнего, и я засомневался, так ли уж хороша идея привести модель в самое сердце религиозного Уильямсбурга и фотографировать ее среди ортодоксальных евреев. Кейтлин никогда в этом районе не бывала и не знала, чего ждать, потому и согласилась не раздумывая. Контраст был резким: перейдя через дорогу, мы оказались в еврейском квартале, оставив двадцать первый век за спиной. Прохожие поглядывали на нас скорее с любопытством, чем с враждебностью, и я велел Кейтлин укрыться шалью, которую Сидни всегда брала с собой, – во время зимних съемок модели кутались в нее в перерывах, чтобы не подцепить воспаление легких; теперь же шаль пригодилась, чтобы избежать возмущения местных жителей. Мы дошли до религиозной школы и расположились у припаркованного рядом с ней школьного автобуса.
– Надпись на иврите – просто блеск! – воскликнула Сидни.
– Это идиш, – поправил ее я.
Кейтлин прислонилась к автобусу и, не обращая внимания ни на что вокруг, сделала презрительное лицо – это ей отлично удалось благодаря густо накрашенным глазам. Пока я наводил на нее объектив, Кейтлин уронила шаль на землю и осталась с голыми руками.
– Стоп, – велел я. – Сидни, верни шаль на место. Кейтлин, как только я скажу «отпускай», ты должна отпустить шаль точно так же, как только что. Пусть она упадет тебе под ноги, хорошо?
Кейтлин кивнула и сделала, как я просил.
Мы снова остановились. Немного в отдалении стоял мужчина в черном, с бородой и в шляпе, и наблюдал за нами. Я попросил гримершу и стилистку встать за мной и закрыть зонтами не только модель, но и меня тоже. Зонты помогли бы нам выиграть несколько минут, хоть я и был уверен, что вскоре нас попросят уйти. Я снимал с воодушевлением, стараясь сделать все как можно быстрее. Я крикнул Кейтлин сделать сердитое лицо, и она сделала – такое сердитое, как никогда. Она несколько раз бросала шаль на землю и яростно топтала ее. Прежде чем кто‐либо успел спросить, чем мы, собственно, занимаемся, мы сложили зонты, завернули Кейтлин в шаль и направились обратно к мосту.
Последней локацией была маленькая протестантская церковь, где нас с радостью принял священник-афроамериканец. Кейтлин переоделась в туалете, и я сфотографировал ее сидящей в первом ряду со взглядом, обращенным к кресту.
Вечером Сидни пришла ко мне. Мы устроились за письменным столом и принялись просматривать снимки. Стены в граффити, низкие дома из красного кирпича, жалкие парки с лысыми газонами, черные шляпы ультраортодоксов и большой плакат «Вернитесь к Иисусу» наполняли жизнью каждый кадр.
Довольный, я с улыбкой посмотрел на Сидни.
– Ты поймал самую душу квартала.
– Я думал назвать эту серию The Gods of Williamsburg, «Боги Уильямсбурга».
– Отлично. Твоему портфолио теперь можно позавидовать. За последние месяцы ты здорово себя показал. Никогда не видела, чтобы кто‐то работал как ты, Эзра.
В дверь заглянул Сет.
– Ребят, вам долго еще? Я спать хочу, – сказал он и подмигнул Сидни.
– Еще немного посидим. Ты ложись, я разбужу, как закончим, – Сидни повернулась к Сету спиной и снова обратилась ко мне. – Эзра, нам надо поговорить. Через месяц я выпускаюсь из колледжа. На прошлой неделе у меня было собеседование в «Мэйсис»[5] насчет оплачиваемой стажировки. Сегодня они позвонили и сказали, что хотят меня взять. У меня четыре дня на размышления.
– Поздравляю, Сидни. Это круто.
– Да, но я все думаю о последних месяцах. Мы с тобой так сработались. А я верю в командную работу. Все эти месяцы мы были непобедимы и еще долго можем оставаться такими. Я хочу, чтобы тебе тоже выпала отличная возможность. Уверена, что когда‐нибудь мы прославимся и снова сотворим что‐нибудь грандиозное сообща.
Сидни протянула мне листок с текстом. Я внимательно его изучил и попробовал прочесть по ее глазам, что она чувствует. День, когда я познакомился с Сидни, стал моей удачей.
– В колледже нам разослали это письмо, и я подумала, что никто не заслуживает этой работы так, как ты.
– Спасибо, – ответил я, благодарно улыбаясь. – А кто такая Вивиана Скарпинелли?
– Эзра, я тебя умоляю. Вот просто умоляю. Давай сделаем вид, что ты этого не говорил и сам знаешь, что Вивиана Скарпинелли – одна из самых востребованных в мире моды фотографов. У нее итальянские корни, но уже больше десяти лет она живет в Нью-Йорке. За нее все просто драться готовы, она шесть раз снимала обложку «Доуп» и две последние рекламные кампании «Готт Норви». Запоминай, Эзра. Вивиана Скарпинелли забралась на такие вершины, которые миллионам других фотографов даже разглядеть не удается.
– А что должен делать ассистент этой… – я опустил глаза на бумагу, чтобы снова прочесть непривычное итальянское имя, – Вивианы Скарпинелли?
– Не знаю. Не думаю, что творчества будет много. Главным образом тебе придется администрировать ее съемки и следить за расписанием. Работы будет много. Но ты узнаешь кучу важных людей, сможешь договариваться с моделями в обход агентств, будешь работать со стилистами и дизайнерами. А еще она наверняка повезет тебя в Милан – она ведь постоянно жалуется журналистам,