Мы стояли на краю тротуара лицом друг к другу. Миртл сказала:
— Я хочу извиниться, что резко разговаривала с тобой сегодня.
Меня больно кольнуло в сердце. Я узнал эти слова — эту вечную мольбу любящих, обращенную к любимым. Ах, как я их хорошо узнал! Ты просишь прощения у того, кто должен бы сам просить у тебя прощения — так беспощадно расправляется любовь с чувством собственного достоинства и трезвым рассудком.
Тот, кто любим, неизменно ведет себя не лучшим образом, и я не составил исключения. Я подумал: «Ах ты господи! Да она меня любит!»
— Ничего, все в порядке. — Спасибо, что брякнул еще не самое жестокое, чем умеет оглушить в подобных случаях любимый человек: «Пустяки, я даже не обратил внимания!» Реакция, впрочем, последовала та же самая.
Миртл отстранилась от меня. Мне показывали, что далеко не все в порядке.
Я привлек ее к себе и в обнимку повел по улице.
— Я видел, что тебе неможется.
— Неможется?
— Да, это у тебя своего рода недомогание. И один из симптомов — повышенная обидчивость.
— Вот как? — Это прозвучало довольно холодно.
— Меня это не задело, — сказал я благодушно.
— И очень плохо, что не задело!
Я встревожился, но нарочно сделал вид, будто не понял:
— Обоим сразу впадать в обидчивость не годится, а то как бы…
— Ну? — выдохнула Миртл. — Договаривай.
— Не годится, и все тут. Определенно.
Мы помолчали.
Миртл шла медленно. Вероятно, она заметила, что меня подмывает ускорить шаг — мне трудно подлаживаться под ее походку.
— Торопишься домой? — спросила она.
— Нет. С чего это ты взяла?
— Поздно уже. — Мимо, громыхая, проехал трамвай, слабо освещенный и набитый людьми, которые возвращались из кино. — Не опоздать бы тебе на последний трамвай.
Я сказал, что сперва провожу ее до дому.
— Наверно, там рассердились, когда я позвонила.
— Рассердились? — В недоумении переспросил я. Может быть, Болшоу решил, что ты девушка со странностями, но не более того.
— А ты не рассердился?
— Нисколько. Я рад, что ты позвонила.
— Почему?
— Сам не знаю. Наверно, тоже хотелось с тобой повидаться, а то…
— А то — что?
— Не знаю, киска. — Я замялся. — А то мы как-то не хорошо расстались.
— Почему нехорошо? Мне показалось, что ты вполне доволен.
— Ну, знаешь ли!
Я остановился. Миртл тоже. Мы повернулись друг к другу. Мы стояли почти в самом конце ее улицы — здесь не горел фонарь, и мы с трудом различали друг друга в темноте.
— А что?
— Ты говоришь, я был вполне доволен. До такой степени не понимать! Чем я мог быть доволен?
— Я же сказала, что приеду в воскресенье.
— Но у меня было впечатление, что ты согласилась нехотя!
— А если б и нехотя! — со страстью выкрикнула Миртл. — Разве тебе не безразлично?
— Конечно, нет.
— Но мы все реже видимся!
Я не нашелся, что возразить. На даче мы виделись ничуть не реже.
— Да что же это! — горячо продолжала Миртл. — Почему так получается?.. Вот посмотри. Ты идешь в гости к знакомым; я весь вечер провожу у портнихи. Я часами — часами! — сижу с людьми, до которых мне, по-настоящему, дела нет!
Люди, до которых ей дела нет… Хаксби, это она и про Хаксби, среди прочих.
— Это правда. Ты все время где-то пропадаешь.
— Нет, не правда. Надо же мне изредка встречаться с другими людьми. — Я едва было не прибавил: «При желании ты всегда можешь пойти со мной», но это было бы бессердечно, да признаться, и не слишком чистосердечно. Даже если бы Миртл легко сходилась со всеми моими друзьями, мне все-таки хотелось бы изредка встретиться с ними без нее.
Последовали бесцельные пререкания о том, сколько раз мне бывать по вечерам у таких-то друзей и знакомых. Миртл стояла лицом к парку, и, когда рядом вперевалочку прошел трамвай и осветил ей лицо, я с облегчением увидел, что она не плачет.
— С самой пасхи я тебя вообще не вижу.
Я напомнил, сколько раз наши свидания срывались по вине обстоятельств — главным образом связанных с нею. Я не обошел молчанием субботний вечер на спортплощадке, когда мне был дан от ворот поворот. Перечень получился внушительный — как перечень фактов, не как свидетельство истины.
— А тебе это как будто безразлично, — сказала Миртл, словно и не слышала.
Наступило молчание. Мы все еще стояли на том же месте. Мимо проходили люди. Я сказал:
— Давай пойдем в парк!
Я знал, что говорю это зря, что объяснение только затянется и все равно ни к чему не приведет.
Мы прошли в ворота и свернули на узкую дорожку, обсаженную кустами, спугнув по пути парня с девушкой, которые обнимались у ограды. Казалось, мы страшно далеки от них, как будто любовь — нестоящее занятие.
Пререкания о том, как мне распорядиться моими вечерами, возобновились.
Наконец мы дошли до скамейки и сели. Спор завел нас в бесплодные дебри, а мы все не находили сил выпутаться. Всякий, кому довелось пережить подобную сцену, помнит, какое это гнетущее ощущение, когда тягучая скука веревкой прикручивает вас друг к другу.
Промежутки от одной фразы до другой продолжались бесконечно. Я в это время старательно отбирал слова, стремясь придать им более обтекаемую форму, смягчить их, чтобы после не так было совестно; я не забывал, что Миртл — нежное существо и совсем еще юное. В эти же промежутки я успевал подумать, как сейчас поздно, успевал провожать глазами пятна зажженных фар, пролетающие по дороге, — снизу их что-то загораживало, вероятно, невысокий палисадник. Когда участвуешь в таком объяснении, поневоле отвлекает то одно, то другое — это вам не музыку слушать на концерте.
Обороняясь, я выдвинул тот хилый довод, что в последнее время вообще решительно никуда не хожу. Если я не встречаюсь с Миртл, то не потому, что я встречаюсь с кем-то еще. Чем, естественно, не вызвал восторга: встречаться с другими — грех, которому нет прощения, но и проводить вечера в одиночестве — тоже не многим лучше.
И тогда от отчаяния, что мы застряли на мели, я увлек ее на глубокую воду. Я осторожно спросил:
— Скажи, а не в том ли все зло, что я уезжаю в Америку и нам предстоит разлука?
Миртл немного оттаяла:
— Ну, в общем…
— Как же быть, милая? Ведь я должен уехать.
Миртл опять дала волю тому, что накипело на душе:
— Тебя как будто это не трогает! Тебе хочется уехать!
— Нет, мне не хочется уехать.
— Хочется, ты сам говорил!
— Мне хочется делать то, что я считаю важней всего. Чтобы это делать, я вынужден уехать отсюда.
— Но разве для этого обязательно разлучаться? Вот я что не понимаю. Ты заикнулся хотя бы раз о том, чтобы я тоже поехала?