наверное, я сейчас потеряю сознание.
— А они не знают, что ты не знаешь, вот ведь как получается! — Похоже, этот разговор доставлял Славе удовольствие. Да, специальность никому не проходит даром! Раньше Слава не был таким жестоким.
— Значит, меня ищут? — Мой вопрос был, несомненно, неуместным.
— Ты в розыске. И фото на доске «их разыскивает милиция» повесили. — «Нет, он точно издевается. Ударить его, что ли?» — Ладно, не паникуй. Подумаем, что нам делать. — Он приобнял меня за плечи, как будто устыдился своей предыдущей резкости, и вышел из моей палаты, плотно прикрыв за собой дверь, и оставив меня наедине с невеселыми мыслями.
Если честно, то от последних новостей я пребывала в состоянии, близком к шоку. Вообще, я долго не могла понять, что же такое шок. В училище нам читали лекции, я сдавала выпускной экзамен, тщательно наизусть заучив формулировку, изложенную в учебнике по сестринскому делу. И только во время накопления практического опыта в нашей больнице, я поняла, в чем суть этого процесса, но, наверное, так и не смогла бы даже сейчас описать его словами. Если говорить максимально упрощенно, шок это реакция организма на любую чрезмерную для этого организма нагрузку или раздражитель. Возьмем, к примеру, боль. Каждый человек может терпеть боль, в большей или меньшей степени. Но когда боль становится запредельной, и человек уже не может терпеть, в организме развивается шок. Падает давление, реже становятся удары сердца, человек перестает сопротивляться и бороться. И если не убрать травмирующий организм фактор, человек умирает.
Вот и сейчас я внезапно почувствовала, что последняя новость для моего организма стала чрезмерной. Пропали все желания, не хотелось ни бороться, ни узнавать правду, из-за которой я попала в такую безвыходную ситуацию. Хотелось свернуться комочком, залезть под одеяло с головой, и крепко зажмуриться. Что я и сделала, а потом незаметно для себя уснула.
Проснувшись к вечеру, я почувствовала, что проголодалась. Решив пойти поужинать, и завернувшись в стиранный темный больничный халат, я брезгливо осмотрела казенные разбитые шлепанцы из черного кожезаменителя. Шлепанцы были велики мне размера на три, но другой обуви не было, одев их, я передвигалась по больничному коридору в сторону столовой, шаркая пятками, как больная старуха, так как при каждом моем шаге гигантские тапки слетали с ног.
Коридор женского отделения напоминал скорее готический замок, чем больницу, видимо, из-за высоченных потолков с лепниной и узких зарешеченных окон с широкими мраморными подоконниками. Светло-серые стены, крашенные масляной краской, и темный, почти черный линолеум пола освещались мертвенным светом ламп дневного света, приделанных высоко над потолком и прикрытых полукруглыми пластмассовыми плафонами. Двери, ведущие в палаты, были белые, я обратила внимание, что вместо привычных взгляду дверных ручек на них были металлические накладки с дыркой посредине.
В сторону столовой одновременно со мной передвигались и другие женщины, лежащие в отделении. Все это живо напомнило мне фильмы ужасов про оживших мертвецов, медленно и неуклонно нагонявших своих жертв такой же рваной скованной походкой. Атмосфера была тягостная, никто не смеялся, и даже не разговаривал. Хмурая неопрятная женщина необъятных форм в засаленном переднике с остервенением бухала половник с пшенной кашей в тарелки подходивших к ней пациенток отделения. Рядом стояла молодая девушка с тупым выражением на лице разливавшая из чайника в пластмассовые кружки мутный коричневый напиток, похожий на чай. Одни женщины садились кушать здесь же, за квадратные столики, другие уносили еду в палату. Я пошла в палату. Смотреть, как едят другие, у меня не было ни желания, ни сил.
Слава, который воспринял мое появление здесь как лишнюю обузу для себя, даже не ввел меня в курс дела, как мне вести себя я толком не знала. Поэтому я тихонько ушла в палату, где опять горестно пожалела, что уехала из деревни от гостеприимной бабки Татьяны с ее пирогами, картофельными запеканками и необычными картами. Еще два дня я не виделась со Славой, поэтому выходила из своей палаты только тогда, когда голод становился нестерпимым. Большую часть времени я спала или лежала на кровати, рассматривая потрескавшийся потолок. Пару раз, выйдя в унылый двор больницы, где разрешалось гулять больным, я поняла, что видеть такое скопление душевнобольных я не в силах. Сама в коридор я лишний раз не выходила, вечером мне приносили пластиковый стаканчик с микстурой и какую-то красную таблетку. Таблетки я прятала в спичечный коробок, в котором раньше была соль — соль я высыпала в туалете, поскольку другой коробочки не было, а снотворные таблетки из психбольницы мне могли пригодиться в дальнейшем.
Во время моих нечастых походов в столовую, я заметила, что в отделении царят прямо-таки «зоновские» законы. Все лежащие здесь женщины принадлежали к одной из трех групп пациентов. Три самые толстые и немолодые уже женщины, активные, и, по-моему, самые злые, выполняли роль старших (я про себя окрестила их мамками). Мамки брали себе самые большие порции в столовой, никогда не принимали участие в коллективных занятиях, которые проводила с больными маленькая, похожая на якутку, женщина. Внимательно оглядывая на прогулке, кто как одет, эти три мегеры могли запросто подойти и сорвать с головы любой гуляющей во дворе больницы женщины понравившиеся им шапку, или шарфик. Другие пациентки, видимо их боялись, отдавали все, что у них попросят мамки, не возмущались, вставали в конец очереди в столовую, иногда оставаясь без супа, куска рыбы или булочки, с покорностью овец доедая оставшийся невкусный гарнир. Третья группа лечившихся здесь женщин, видимо, как раз и принадлежали к категории «овощей», они сидели в инвалидных колясках, тупо пуская слюну, глядя на всех ничего не понимающими глазами. В столовую их привозили или две нянечки, работающие в отделении сутками по очереди, или кто-нибудь из второй группы угнетаемых и презираемых мамками пациенток.
Я старательно держалась в сторонке ото всех, но на второй день, когда я вышла в столовую к обеду, меня буквально притиснула к стене отделения одна из мамок. Обдав мое лицо смрадом никогда нечищеных зубов, она спросила:
— А ты тут откуда взялась, что-то я тебя не помню?
Я мотнула головой, выскользнула из-под ее руки, и продолжила свой путь по направлению к столовой.
— Ты че, брезгуешь со мной разговаривать, падла?! — схватив меня за руку, она развернула меня лицом к себе.
Тут мне в голову пришла спасительная мысль, я замотала головой и показала свободной рукой себе на рот.
— Немая, что ли? — удивилась она.
Я кивнула, не глядя ей в глаза, как учил Слава.
— Черт