— Несколько сот, а может быть и тысяч, по числу белков, возникающих в каждом организме, — вежливо согласился Брандт.
— ...То клетке не позавидуешь, — покачал головой Ершов. — Как она справляется с такой работой — спутывания и распутывания сотен спиралей в таком ограниченном пространстве, мне как механику непостижимо.
Брандт развел руками, выражая готовность признать эту трудность, по вместе с тем ни в коей мере не отказывая ей в праве на существование.
— Законы молекулярной биологии, — сказал он с мягкой улыбкой, — по-видимому, не во всем покрываются законами механики.
Вопросов больше не было. Председательствующий открыл прения. Первым на трибуну поднялся Панфилов.
Его крупное лицо с резкими чертами было спокойно, но голос, негромкий, чуть-чуть сипловатый, запинающийся, выдавал волнение.
— Блестящие эксперименты, о которых рассказал нам профессор Брандт, — начал он, — укрепляют теорию, на которой зиждется разрабатываемая Всеволодом Александровичем и его сотрудниками область знания... Важнейшая в настоящее время область знания, важность которой обязывает нас проявлять величайшую осторожность в трактовке получаемых нами экспериментальных фактов. Ведь, что бы мы с вами ни делали как экспериментаторы для укрепления развиваемых нами теорий, истинность или ложность этих теорий проверит только практика, которая будет на них опираться. И мы не должны забывать, что та практика, которая будет проверять наши теории, это сама жизнь, жизнь в условиях непрерывного повышения фона ионизирующей радиации на Земле...
Он остановился, очевидно стараясь подобрать наиболее точное выражение для своей мысли.
— ...Как в результате неосторожного технического использования атомной энергии, так и по другим, всем известным причинам...
Он уже овладел собой и говорил тоном глубокой убежденности.
— ...Что мне понравилось и что не понравилось в докладе? Эти эксперименты произвели огромное впечатление на аудиторию... И на меня также, хотя, как всем известно, в рассматриваемом вопросе Всеволод Александрович и я занимаем диаметрально противоположные позиции. Понравилась мне и та страстность, с которой Всеволод Александрович защищал свои выводы. Но мне абсолютно не понравилась та нетерпимость к другим точкам зрения и к другим возможным объяснениям открытых им фактов, которая была проявлена им при этой защите. Вы, Всеволод Александрович, стоите на том, что развиваемая и защищаемая вами точка зрения — это единственно верная и научная точка зрения...
— Но это право и обязанность каждого ученого, — сказал, улыбаясь, Брандт, — защищать ту точку зрения, которую он считает верной.
— Согласен с вами, — ответил Панфилов. — Но право и обязанность ученого — быть готовым изменить свою точку зрения, если она будет противоречить практике жизни. В наши дни такой практикой является только одно — реакция живых существ на изменяющиеся в настоящее время условия их жизни, и в первую очередь на появление в среде их обитания в биосфере Земли нового, неизвестного ранее фактора — усиления ионизирующей радиации, связанного с переходом к новой, атомноядерной энергетике. Из ваших схем вытекает, что вызываемая радиацией поломка машины, которая обеспечивает в клетке синтез белка, влечет за собой неисправимые последствия...
— А разве это не так? — прервал его Брандт. — Разве последствия взрывов в Хиросиме и Нагасаки не подтверждают нашу точку зрения по этому вопросу?
— Да, эти последствия убедили нас в том, какую грозную опасность представляет атомная энергия при преступном ее использовании в агрессивных целях, — ответил Панфилов. — Но из них не вытекает, что живые существа абсолютно беззащитны против действия ионизирующей радиации, как утверждаете вы на основании ваших опытов.
— Я не утверждаю этого, — сказал Брандт.
— Именно это вы утверждаете, когда говорите, что ионизирующая радиация необратимо повреждает программирующее устройство, без которого организм не может нормально жить и развиваться. Разве не так?
Брандт пожал плечами.
— Ну, это вопрос сложный, — сказал он тоном, выражающим нежелание продолжать дискуссию.
— А практика показывает, — продолжал Панфилов, — что из сотен тысяч людей, подвергшихся лучевой травме в Хиросиме и Нагасаки, тысячи погибли от лучевой болезни, сотни заболели лейкемией и раком, но какая-то часть осталась практически здоровой. И во всех наших опытах с действием радиации какая-то часть облученных животных всегда выживает, и из выживших только часть подвергается опухолевому превращению тканей. Надо же принимать во внимание эти факты, Всеволод Александрович, если даже считать, что ваши эксперименты имеют только одно возможное объяснение.
— Ничего не могу поделать, — улыбнулся Брандт. — Других объяснений не приходит мне в голову.
— И не может прийти, потому что вы считаете вашу точку зрения единственно правильной и научной, — мягко возразил Панфилов. — Вы уверены, что суть лучевого поражения заключается в поломке молекул ДНК. Но судите об этом по тому, что в пораженной клетке обнаруживается повреждение хромосом. Между тем вы прекрасно знаете, что хромосомы содержат не только ДНК, но и белок и РНК. Что же помешает мне объяснить результаты ваших экспериментов со своей точки зрения, а именно, что суть лучевой травмы заключается прежде всего в повреждении белка, в том числе и белка хромосом? Белок поврежден и потерял контроль над механизмами синтеза — РНК и ДНК — вот вам другое объяснение, возможность которого вы отрицаете.
Юрий слушал Панфилова с жадностью, не пропуская ни одного слова. Он перевел взгляд на Брандта. Лицо Всеволода Александровича покрылось красными пятнами.
— Буду отрицать, пока не увижу экспериментального обоснования этого объяснения, — сказал он, уже не скрывая раздражения.
— Но ведь вы тоже не располагаете прямыми экспериментальными доказательствами ваших гипотез, — возразил Панфилов. — Невзирая на все двенадцать Нобелевских премий, все эти схемы скручивания и раскручивания спиралей в живой клетке, связанные с синтезом белка, опираются только на косвенные доказательства. Никто не мог нам убедительно показать эти спирали, хотя электронная микроскопия и предоставляет такие возможности.
— Это только вопрос техники, — опять не выдержал Брандт.
— Не только техники. Но и научной логики. Академик Ершов высказал совершенно резонное недоумение по поводу спиральной структуры молекул живой материи. Конечно, в условиях большой подвижности гигантских молекул в живой клетке их спиральное строение весьма затруднило бы ход всех химических реакций. Представьте себе, что вы держите в руках не сотню спиралей, а две спирали, ну, хотя бы от электрической плитки, и должны беспрерывно их скручивать одну вокруг другой, раскручивать и снова скручивать. Да вы безнадежно запутаетесь в них с первого же раза. Не думаю, чтобы законы механики были абсолютно неприменимы и к частицам живой материи. Где движение, там наряду с другими силами обязательно действуют и механические. Вот почему следует проявлять терпимость и к другим представлениям о строении живого вещества. Моя точка зрения вам известна. И новые интересные факты, приведенные в вашем докладе, отнюдь не разубеждают меня в том, что главным элементом строения любой части клетки являются не спирали, а скорее зернышки типа рибосом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});