Читать интересную книгу Дневники - Неизвестно

Еврей из Лодзи, живущий в Ашхабаде, сказал о нас:

— Они дети! они не понимают, что такое коммерция! Жанно говорит:

— Я рвался в Среднюю Азию больше чем в Африку. Но теперь я не вижу Азии. У меня такое же впечатление, как у солдата, который прошел 800 км. Знакомый, две недели назад приехавший из

111

Ленинграда, рассказывал, что в феврале был день, когда в Ленинграде умерло от голода 30.000 человек,— и это только зарегистрированных! И люди все-таки не эвакуируются, потому что им не жаль города, а жаль квартиры... А мне все равно... Ведь катаклизм мировой. И неужели мы не изменимся?

Затем мы шли по Пушкинской и говорили об искусстве. Какое оно должно быть? Гуманистическое?

— Будет покой, довольство, и главное — тишина, потому что самое ужасное в этой войне — гул. Будет покой работы! — сказал я.

И Жанно согласился.

В двенадцать часов я пришел к Сибирцеву, наркому торговли, просить о прикреплении к распределителю групкома драматургов. Очень симпатичный человек, сонный и с капризными губами, старательно пытался открыть глаза и хоть что-нибудь понять. Он на все, что предлагали мы, соглашался, так как очевидно знал, что все равно его приказаний не выполнят — 67 человек прикрепить к распределителю? — невозможно. Семь жен писателей и сестру Фурманова? Можно? Еще? — и только оживился, когда оказалось, что самозаготовлять рис нельзя. Но тотчас же забыл об этом. Вопросов об искусстве не задал,— и было бы странно, если бы задал. Он только объяснил, что, по новому приказу наркома СССР [нрзб.], вместе с работающими будут прикреплены и их семьи, которые и получат то, что им полагается по продкарточкам. И, улыбаясь, стал перечислять: три коробки спичек...

— Две,— поправил Эфрос.

— Триста грамм сахара, двести пятьдесят соли. Керосина...— и поправился,— но, керосин в июле и августе выдавать не будем.

В разговоре о хлебозаготовках сказал, что колхозникам запрещено выдавать молоко.

На обратном пути мы с Эфросом говорили об Англии, ее политике, о возможности второго фронта (Турция? Франция? Норвегия?). А затем он признался:

— Знаете, я начал писать опять стихи. Лирические,— и другие... Даже и прочесть нельзя 108.

 

18-е [VIII. Суббота.

Грозная по значению передовая “Правды”. И опять пошлость и тупость мысли! Словно в прозе Чехова, где грозный священник

112

диктует отцу письмо его распущенному сыну, отец делает приписку домашнего свойства, которой уничтожается вся гроза письма. В качестве довода приводятся бездарные слова из плохой пьесы К.Симонова “Русские люди”. Неужели все это только корешок книги, содержание которой где-то по дороге выпало?!

 

19-е [VII]. Воскресенье.

Выехали в 7 часов. Приехали в Чимган в 4 часа утра — всего девять часов ехали 90 км и то удивительно. Радыш рассказал мне всю свою жизнь: сотрудник “Коммунистической жизни” и “Вестника знаний”, эсперантист. Офицер в 1914 году. Прорыв. Взяли верх горы,— а с тыловой, высокой, стороны окопов появились австрияки. Отбивался ручными гранатами, пока они не кончились. Вдруг ложится рука на плечо и голос австрияка лопочет: “Прошу пана присесть, а то будет хуже”. Сел. Затем вели из окопов под огнем наших гаубиц. Землянка в лесу. Завтрак с немецким генералом. Изысканное обращение, но чем глубже в тыл, тем обращение хуже,— “Здесь, на передовых, люди и те и другие, понимают, что смерть рядом. И остается одно — уважать противников”. Ехал под охраной ландштурмистов. Не захотел прислониться к бочке с цементом — толпа горожан, обстреливаемых нашей артиллерией, чуть не растерзала его. Городок в Австрии. Лагерь для военнопленных, 600 офицеров и отдельно 100 рядовых. Год сидели за решеткой, затем стали выпускать под конвоем, а затем и в одиночку. Форма и чинопочитание — обязательны. Ходил в штатских брюках, фуражку и куртку в городе брал под мышку. И влюбился: “Я убежден, что в Германии осталось не менее двух миллионов русских младенцев от пленных, хотя немку за то, что она прижила с русским, называли изменницей, и печатали об этом в газетах. Столько же — в России от немецких пленных...” — “То есть, вы полагаете, что сейчас на фронте, со стороны русских бьются немцы, а на стороне немцев — русские? И не оттого ли те "немцы" побеждают?” Он засмеялся. Вообще его теории странны. “Были великие цивилизации. Например, описание Скинии: это инструкция, как обращаться с радио, откуда раздавался голос бога. Несколько человек, укрывшихся на горе, передали дикарям,— в искусственном громе и буре,— свои знания. Так как у дикарей не было технической базы, чтобы принять эти знания, то уцелевшие ученые смогли передать им только нравственные пра-

113

вила.— Цвета? Я лечусь синим цветом, прикрывая тело под солнцем синей шелковой тряпкой. Не с лечебной ли целью носились цветные одежды? Сказки — тоже камни прошлой цивилизации”. Ну что же, в конце концов почему нельзя уважать своих предков? Я предпочитаю, даже пишу на этой гнусной бумаге, чтобы мои потомки думали, будто я писал на пергаменте.— Далее: судьба Ра-дыша. Вернулся из плена. Работал с Ворошиловым в Красной Армии. Затем в Харькове? Потом в кино. Тюрьма. Кино. Режиссер... Может быть, позже он расскажет и еще о какой-нибудь своей профессии.

Утро. Болит голова. Очень странно, видеть санаторий — детский, чем-то напоминающий Коктебель,— в дни войны. Кормят хорошо. Тоже удивительно.— Пионерлагерь. Радыш читал отрывок из пьесы. Я рассказывал о Горьком. Жена Радыша объясняла все его бездеятельное состояние. Она работает 16 часов в сутки, чтобы получить двойной оклад, т.е. на 250 рублей больше (в месяц!). Дочь, 15-ти лет, работает вожатым. Выдавали по конфетке. Собирают хлеб, все, что можно. Она следит за каждым его шагом.

Принял лекарство, чтобы пойти завтра в горы.

 

20-е [VII]. Понедельник.

Встал с головной болью, но все-таки пошел, и хорошо сделал, т.к. голова, когда мы приблизились к большому Чимгану, очистилась. Чимган? Подножье — граниты, базальт, а верх — мрамор: синий, белый, розовый. Когда на закате в Чимган ударяют боковые лучи солнца, он, словно просвечивая, в то же время так отражает лучи, что через темные очки нельзя было на него смотреть. Шли до вершины 8 часов. Когда подошли к первой полосе снега, похожей на рыбу, я еле дошел до воды. Выпил. Поползли дальше. Остатки кола, купленного во Львове, помогли мне. Ломали над пропастью можжевельник. Костер разводили на мраморе! Вообще такое впечатление, что ходишь среди древнейших греческих развалин — нас стращали холодом, но мы не замерзли с Мишей и под двумя одеялами. Я впервые на такой высоте. Естественно, что хотелось посмотреть на ночное небо. Но я так устал, что заснул сразу же, как только закатилось солнце.

114

21-е [VII]. Вторник.

Варили кофе, разогревали кашу. Состояние удивительно приятное. Обратно, пробиваясь к меловому перевалу, шли длинной дорогой. Перевал издали видели — близко подойти не хватило сил. По-моему,— это мраморная стена, а не меловая.— Жара, с трудом дошли до источника. Миша стер ногу.— Через болото. Возле каждого санатория отвратительные бетонные скульптуры,— и это тогда, когда рядом мраморные скалы и целые горы! На воротах санатория НКВД — красное знамя, перевязанное траурным крепом — кто умер? — спрашиваем у встретившего нас Радыша. Он не знает — “Может быть, из их?” — Да, но тогда зачем же вывешивать государственный флаг? Радыш очень обеспокоен: от нас, оказывается, ждали ночью костра, а у нас было слишком мало топлива, и уже пошли разговоры: “Не погибли ли они?” Оказывается, в прошлом году, там забрались двое на скалу — и ни вверх и ни вниз. Стояли всю ночь, щипая друг друга, чтобы не заснуть. Когда их сняли,— место где они стояли,— рухнуло. Я сказал:

— С меня достаточно литературных пропастей, зачем мне лезть в Чимганскую?

Вечером зашли к заведующей и она рассказала, как она добывает себе [на] жизнь.

— Из-за санатория спорят два правительства (территория очень хороша!) — Казахское и Узбекское, незаметно стараясь подставить друг другу ножку. В первую очередь казахи стараются спихнуть ее, Федорову. Сторож продал ей убитую корову (увы!), которая оказалась ворованной. Документы подсортировали так, что оказалось, бухгалтер два раза купил у заготовщика (бывшего сторожа) одну и ту же корову. Она лично рассортировала документы, освободила бухгалтера,— и отправила его в Ташкент.

— Как управляетесь, чтобы ели хорошо? — Она привела пример. Поехала в соседний район на “Эмке”, купила курицу, спросила разрешение купить петуха, а тем временем заготовитель покупал баранов и гнал их за деревню. Задержав, сколько надо, начальника базара, поехала за село, на ходу посадили (за веревку, за горло) баранов в “Эмку” и погнали: пост на границе района. Прогнали машину на полном ходу,— и милиционер был очень удивлен, что из окна торчит рогатая голова.