То, что дальше рассказал нам участковый уполномоченный Зайцев, поразило и меня и Шурку. Оказалось, что в лагере Петын поменялся фамилиями с другим преступником, неким Клейменовым Виктором, а потом бежал. Объявили розыск Клейменова, в то время как тот сидел в лагере под фамилией Грибков, а Петын на свободе добыл документы на свое собственное имя, вновь стал Грибковым, ограбил раненного в грудь солдата, забрал справки о ранении, подделал их и заявился к себе домой. Он знал, что Грибкова пока никто не разыскивает и он сможет пожить здесь некоторое время.
Кто же мог такое подумать!.. Ну, а об остальном вы и сами, наверное, догадались.
Во время одной из тревог Петын обокрал квартиру Яворских. В другую ночь забрался в кладовку Ольги Борисовны Ишиной. Из этой квартиры Петыну ничего не удалось унести. Он взломал шкаф, вытащил шубу Ольги Борисовны, несколько кофточек. Потом вскрыл сундук и, не зная, что на улице заработал сигнал, продолжал копаться в кладовке.
Неожиданно для Петына в квартире появились люди. Много людей. Они рвались в закрытые двери комнат, выходящих на фасад, и не заметили, откуда среди них появился Петын. Он должен был там появиться: он же в звене охраны порядка.
А Петын быстро сообразил, что к чему. Он легко взломал дверь и даже проявил геройство, выскочив на подоконник.
В первый момент все обошлось благополучно, но Петын понял, что, когда уляжется суматоха, нужно немедленно уносить ноги.
— А как же скворечник? — спросил я участкового.
— Дался тебе этот скворечник! После того что сказал тебе Егор Алексеевич, мог бы и сам догадаться.
Вот оно что! Оказывается, Гаврилов все же успел побывать здесь.
— Звонково-световая сигнализация, — продолжал Зайцев. — Можно еще добавить — с выносным устройством. Реле у него там стояло. Как в банковских сейфах. Стоит кому-то, не знающему секрета, вскрыть сейф, как на весь банк или контору раздается звонок или сирена включается.
Я вспомнил намек Ольги Борисовны и понял, что сигнализацию ее сын установил, когда учился в седьмом или восьмом классе. Вот уж действительно изобретатель!
— Но ведь это же мог быть сигнал для фашистов! — сказал я.
— Мог быть, — согласился участковый. — Но сигнал только тогда называется сигналом, когда обе стороны знают, что он означает. Допустим, заметили враги мигающий свет, но, к чему это, им неизвестно. Сигнал, который ничего не означает, не сигнал. Однако, думаю, если б он смог приехать в Москву с начала войны, он бы выключил систему.
— Все равно он виноват, — сказал я, вспомнив, чего стоил мне этот скворечник.
— Не очень, — возразил Зайцев. — Представь себе, что вор забирается в квартиру, допустим, через окно и срывает штору. Свет появился в данной квартире, но виноваты ли хозяева, которых в то время не было дома?
Возражений у меня не нашлось, и я посмотрел на Шурку.
Шурка слушал наш разговор без всякого интереса. То ли он знал это раньше меня, то ли думал сейчас о другом. О Петыне, наверно, думал.
— И еще то сообрази, — добавил участковый Зайцев, — зачем шпиону соединять сундук со скворечником? Зачем ему устраивать все это на собственной квартире? Разве шпион оставит такие улики? Шпион больше всего думает о безопасности. И потом, жильцы этой квартиры на месте, а Петын-то скрылся. Упустили мы, ребята, фашиста.
— Я его из-под земли достану, — сказал Шурка.
Зайцев посмотрел на него хмуро, правда не так хмуро, как смотрел раньше.
— Идите, ребята, домой. Мы четвертый час с вами беседуем. Поешьте, а то скоро тревога будет.
Это верно. Воздушные тревоги бывали тогда каждый вечер и всегда в одно и то же время.
— Ты, Назаров, поужинаешь и приходи сюда. Поедем с оперативной группой в район Казанского вокзала. Может быть, понадобишься для опознания Грибкова и его приятеля.
Поминки и проводы
В ту ночь мы сидели на крыше вдвоем с Сережей Байковым. Шурка с опергруппой уехал на поиски Петына.
Сережка даже не ругал меня. Он ничего не говорил о том, что я еще глупый. Он просто рассказывал про то, чего я не знал, и еще немного про то, что я никому тогда не должен был говорить.
Он рассказал, что вечером специальным самолетом с востока прилетел сын Ольги Борисовны Ишиной, что он очень секретный инженер и работает над изобретением одной очень секретной штуки, что для этой штуки надо изготовить еще другие штуки, которые должны быть из жаропрочной стали. В сплав для изготовления этих самых жаропрочных штук иногда добавляют даже платину. Егор Алексеевич Гаврилов как раз этим и занимается. Поэтому, когда Владимир Васильевич Ишин прилетел в Москву, он сначала заехал не домой, а на завод к Егору Алексеевичу.
Я узнал, что с завода Сережка приехал вместе с нами на том самом светло-бежевом “ЗИСе-101”, который однажды уже привозил Гаврилова. Оказывается, пока участковый уполномоченный нас с Шуркой допрашивал, Владимир Васильевич, Егор Алексеевич и Сережка пытались завести “харлея”, но не завели, потому что у него сел аккумулятор. Будут его завтра заводить, с ходу. Придется толкать.
— Как ты думаешь, Сережа, могу я завтра помочь им толкать мотоцикл?
В другой раз я и спрашивать бы не стал, пришел бы и толкал. А тут такое дело!
— Конечно, — ответил Сережка, — ты будешь нужен. И еще, Галя просила передать, что Андрей Глебович хочет, чтобы ты пришел на похороны Доротеи Макаровны. Она очень тебя любила и ругала Андрея Глебовича за то, что он тебя однажды обидел. Выгнал вроде.
Только это и сказал Сережка, но я заплакал от его слов. Я лежал в слуховом окне и долго-долго плакал. Рукав моей куртки стал совсем мокрым. Сережка не утешал меня.
Галину маму мы похоронили на далеком кладбище. На холмик могилы положили дощечку с надписью:
Доротея Кириакис-Новичкова
артистка оперетты
1901–1941
Мы возвращались медленно, потому что на улицах было много войск. Ехали танки и пушки, шагали красноармейцы в шинелях и шапках, рысью прошла какая-то кавалерийская часть.
Андрей Глебович шел впереди всех с высоко поднятой головой. Мы едва поспевали за ним. Я был рядом с Галей, потому что Сережка в это время работал, а Шурка еще не вернулся с поисков Петына.
Был с нами и Владимир Васильевич Ишин. Высокий, плечистый и совсем не такой молодой, каким он мне раньше представлялся. Вовкой его уже никто не смог бы назвать.
Он совсем отстал от нас, потому что шел с женщинами нашего дома. Он вел под руки свою маму и мою тетю Лиду. У тети Лиды началась одышка, и Ольга Борисовна говорила:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});