Питер прерывает меня. — Я тебе нравлюсь? — теперь Питер улыбается так широко, что видны его ямочки.
— Не в этом плане.
— Нет, ты сказала это. Будь проклят университет. Я тебе нравлюсь. Я тебе нравлюсь, нравлюсь, — Питер дергает бровями, улыбаясь во всю силу.
— Нет!
— Я верю, что да.
— Ты такая задница.
— Называй меня, как хочешь, красавица, но я знаю, что нравлюсь тебе, — Питер подходит к своему столу, подпрыгивая на носках и заложив руки за спину.
— Ты такой высокомерный. С чего ты взял, что ты мне нравишься? Может, я просто дружелюбна.
— Мммхммм, — говорит он, перебирая бумаги, и садится. Когда Питер смотрит на меня, он добавляет. — Ты была очень дружелюбна, хотя я бы по-другому назвал явление, когда ты была топлесс на моих коленях.
Моя челюсть отпадает. Питер усмехается.
— О, хорошо. Я боялся, что подобное дружелюбие типично для тебя. Но смотря сейчас на твое лицо, я понимаю, что это не тот случай.
Питер смотрит на меня. Я чувствую нерешительность в его голосе. Он думает, стоит ли ему меня дразнить, но я даже рада этому. Это позволяет мне выбросить из головы всю чертову ситуацию.
— В ту ночь я пыталась попробовать что-то новенькое. А тебе, кажется, это понравилось, — жар обдает мое лицо, и я не могу скрыть зловещую усмешку.
Он моргает. — О, да.
— Придурок.
— Сексуальная.
— Задница.
— Красавица.
— Аррр, — говорю я и топаю ногой.
Питер смеется. — Истерика? Что, правда, мисс Коллели? — Питер наклоняет в сторону голову и смотрит на меня. Он записывает что-то на клочке бумаги и прячет план занятий в сумку.
— Ты бесишь меня.
— Лестью ничего не добьешься, — Питер берет свои вещи и добавляет. — Пошли.
— Куда? — я чувствую такую легкость и радость, что если продолжу улыбаться, то мое лицо просто треснет. Питер находит лучшее во мне. Он уже поддразнивал меня пару раз, но до сегодняшнего дня в этом и намека не было на нашу обнаженную ночь. Не знаю, как он это сделал, но Питер прогнал моих демонов. Я снова чувствую, что могу со всем справиться, и мне ужасно любопытно, куда же он хочет пойти.
— Ты задолжала мне ужин и бокал вина. Я поведу, — Питер идет к двери и оглядывается на меня. Я хочу пойти, но мы не должны. Я не решаюсь. Питер криво улыбается. — Что случилось с проклинанием университета? Только лаешь, но не кусаешь?
— Я укушу тебя, — бормочу я себе под нос и хватаю свои вещи.
Питер усмехается.
— Попробуй. Я очень сладкий, слышал что, как конфетка.
— Ты, наверно, окунаешь себя в шоколад.
— Это сработала бы, но нет. Я сладок сам по себе, — он усмехается мне.
— Скорее, ты от природы надоедлив. Ты последние недели сдерживался что ли или как?
— С тех пор как я пришел на замену Тэдвика, ты мне едва пару слов сказала. Думал, ты меня кастрируешь ножом для бумаги.
Я подавилась слюной и прочистила горло. — Ты так не подумал!
Питер пожимает плечами и протягивает руку к двери, намекая, что мы должны идти.
— А как же занятие?
— На моем столе инструкция. Я вернусь позже и заберу бумаги.
— Что насчет университета? Серьезно, Питер. Я не хочу, чтобы ты потерял работу.
— Не потеряю. Я имею право ужинать со своими студентами. Это не запрещено, — Питер серьезен. — Я расскажу тебе, что произошло той ночью. Я задолжал тебе.
Он ничего мне не должен, но я хочу услышать его историю. Хочу узнать, что с ним случилось. Хочу знать, какой парень откажется от секса с девушкой, которая уже на его коленях. В Питере что-то есть, какая-то темнота, которая всегда скрывается под поверхностью. Может поэтому нам так хорошо вместе. Может, его жизнь была такой же отстойной, как и моя.
Медленно кивнув, я следом за ним выхожу из класса.
Глава 13
Мы возвращаемся в тот же ресторан, в котором познакомились. Сегодня тут почти пусто. В будний день в такое время мало кто сюда соберётся. Официант усаживает нас за столик в задней части комнаты, на противоположной стороне от камина. Со своего места я не вижу остальную часть комнаты. Это помогает мне немного расслабиться. Если Милли узнает, где я, мне еще долго придется выслушивать ее нытье.
Питер садится в кресло, и мы заказываем напитки. Он делает пару глотков янтарной жидкости из бокала и говорит:
— По поводу той ночи, когда мы встретились…
Пока он говорил, я отпила из бокала. Тряся головой, я проглатываю вино.
— Питер, не надо. Правда. Я не за этим пришла.
Мне не надо как-то по-новому представлять эту ночь.
— Тогда, почему же ты пришла? — Питер серьезен, будто не знает.
— Потому что я хочу, есть… и, возможно, потому что ты мне нравишься. Я думала, мы в этом уже разобрались, — я улыбаюсь, ожидая, что к Питеру вернется беззаботность.
Питер наблюдает, как я подношу бокал к губам.
— Ты удивительная.
— Я знаю, правда, — я ухмыляюсь. — Я могу вот так держать бокал вина. Вухууу! — я удерживаю бокал за ножку и кручу его большим и указательным пальцами. Жидкость в нем кружится, но не выливается.
Питер улыбается. Когда он веселится, в уголках глаз появляются морщинки.
— Это не то, что я имел в виду, но все-таки твоя техника удерживания стакана безупречна.
Я смеюсь. Не знаю точно что, но что-то есть в Питере, отчего мне становится легко. Будто я уже вечность знаю его, и что бы я ни сказала, он поймет. Все равно что.
Приносят салаты. Официант ставит тарелки в стороне от нас и уходит. Выглядит аппетитно.
Поднимая вилку, я говорю:
— В прошлый раз я так и не смогла тут поесть. Я немного разозлилась и напала на официанта.
Питер держит лист салата на вилке и замирает.
— Не может быть.
— Может. Парень, с которым у меня было свидание, распускал руки. Я пыталась стерпеть это, но взбесилась. В итоге я выпрыгнула из кабинки, будто начался пожар. И столкнулась с прямо тем парнем. Парень-официант, о котором идет речь, стоял на другой стороне зала около бара. — Его поднос упал, будто в замедленной съемке. Я больше чем уверена, что он плюнул мне в тарелку, перед тем, как принести еду.
Улыбка Питера гаснет.
— Почему ты терпела, когда тебя лапали?
Я пожимаю плечами и накалываю салат на вилку.
— Потому что я хочу быть нормальной. Если ты не заметил, я в полной заднице.
Он ударяет меня мрачным взглядом. — На самом деле я заметил, что ты немного ненормальная. Например, у тебя аномально большие глаза. Они слишком сверкают. И твой рот — что ж, давай просто скажем, что он очевидно неисправен, — Питер ухмыляется и поднимает вилку.