Когда я наконец отпускаю девушку, походкой она напоминает моряка, а улыбкой объевшуюся сметаной кошку.
Застегнув ремень брюк, я грустно вздыхаю.
Не просто так ведь я вел из кабака сразу двух девиц. Но ничего, успеет еще бедный Кроули повеселиться в этом мире всласть!
Если, конечно, раньше времени о себе не напомнит одна стервозная богиня...
-- Не дай вороны!
Поплевав через плечо и постучав по столу, я призываю гримуар.
-- Я освобождаю тебя, Бермегрот Златолюб.
Гоблин появляется на ковре посреди кабинета.
Всклокоченный, помятый, свернутый в клубок, он прижимает колени к груди и что-то бездумно бормочет. Про чьего-то отца и небеса.
Когда стакан с водой оказывается на ковре рядом с ним, Златолюб замирает и принюхивается. Мне же приходится зажать нос. Несет от гоблина безумно.
В глаза Златолюба возвращается искра разума. Почмякав губами, он хищным зверем бросается к стакану. Теневая рука опережает его и возвращает стакан мне.
Гоблин наконец замечает меня.
-- Ты! Ты… чудовище!
В его глазах страх.
-- Они были там… во тьме… и все твои!
Он шарахается собственной тени.
-- Нет! Не трожьте меня! Не трожьте!
Огибая каждую встречную тень, гоблин отползает на пятачок света. Ожог в окружающем полумраке, который нанесло через окно утреннее солнце.
-- Живой, -- присвистываю я. Похоже, Потусторонняя Тюрьма замораживает биологические процессы в организме заключенного.
Со стаканом в руке я присаживаюсь напротив Златолюба. Его маленькие глазки загораются жадностью, сухой язык облизывает сухие же губы.
Может, Потусторонняя Тюрьма и замораживает процессы в организме. Но голод и жажда никуда не пропадают.
-- Хочешь и впредь оставаться живым? -- я задумчиво разглядываю стакан с кристалльно чистой водой.
Гоблин сверлит меня злыми глазами.
-- Четыре недели и два дня… тридцать суток… семьсот тридцать часов… месяц, Гоголь! ЧЕРТОВ МЕСЯЦ! Без еды и воды! В кромешной темноте! И с шепотом… этим проклятым шепотом…
Внезапная вспышка Златолюба сменяется бездумным лепетом. Он закрывает уши и качается, точно умалишенный.
Я бросаю негодующй взгляд на свою тень. Она только разводит руками. Мол, не виновата Тьма, что разум простых смертных такой неустойчивый.
-- Прости, Гоголь… прошу… -- бормочет гоблин. -- У меня семь детей, двадцать внуков и еще двенадцать правнуков на подходе… должен же я хоть что-то им оставить! Любой уважающий себя гоблин должен!
Я задумчиво покачиваю стаканом с водой. Глаза гоблина неотрывно следят за ним.
-- Сперва ты пытался прогнать меня, когда я пришел к тебе, как гость. Затем ты продал своего гостя. И твой гость чуть из-за этого не пострадал. Если, конечно, не считать планы на эту ночь.
Я перевожу взгляд на Златолюба. Он вжимает голову в плечи.
-- Так что сейчас ты, Бермегрот, должен мне.
Гоблин мнется. Когда же моя тень игриво тянет к нему руки, он поджимает ноги и остервенело машет головой. Явно не хочет еще одного отпуска в Потусторонней Тюрьме.
-- Чего… -- гоблин сглатывает ком в горле. -- Чего ты хочешь, Гоголь?
-- Пустяки, -- отмахиваюсь я. -- Просто погаси счета Гоголей в Царьграде после нашего выезда. И, разумеется, больше никаких подстав.
-- Никаких! Даю слово! -- машет головой Златолюб. -- Это правда… все? Я плачу по твоим счетам, а ты больше не… не мучаешь меня?
-- Обещаю больше не запирать тебя наедине с Тьмой, -- я едва сдерживаю ухмылку. -- Договор?
Гоблин медлит, но отвечает на мое рукопожатие. И тут же корчится от боли, принесенной клеймом должника. Я тоже морщусь: ощущение, когда от твоей магической силы отдирают кусок, не самое приятное.
Когда приступ заканчивается, Златолюб, потный, вонючий, тянет ко мне дрожащую ручонку:
-- Во…ды…
Гадкая улыбка сама выползает на лицо.
Я залпом выпиваю стакан и вручаю его гоблину. Глаза, полные надежды, тут же пустеют. Ослабевшая рука роняет стакан.
Больше не мучать его? Да я только начал! Кто же еще, кроме великодушного меня, научит глупого гоблина, что жадность не доводит до добра и спокойной старости?
Посмеиваясь, я иду к дверям. В спину мне доносится:
-- Изыди... нечистый... Изыди... Гоголь! Изыди! Отче наш, иже еси...
Мои уши вдруг обжигает, как искрой от костра.
Я поворачиваюсь к Златолюбу. Он всего лишь крестится и бормочет что-то невнятное.
Странно...
Может, старость дает знать? Или Мара вспоминает?
Потирая мочку, я выхожу из кабинета.
В номере меня встречают две пиявки. Но не те, которые сосут кровь.
-- Доброе утро, Гришенька! -- улыбается Маргарита. -- Мы заказали на завтрак бутерброды с черной икрой, а еще яйца пашот и французские тосты с карамельными яблоками. Присоединяйся!
Да, не те пиявки, что сосут кровь...
На полпути к спальне силы покидают меня. Четыре договора, бессонная ночь и заклинание ранга Мастера -- это перебор для моего жалкого Второго уровня.
Я падаю на диван в гостиной и заворачиваюсь в пальто. Но, похоже, отдых мне не светит.
Под боком умещается чья-то пятая точка. Желудок сводит от соленого аромата.
-- Ну же, Гриша, попробуй! После тяжелой ночи нужно хорошо покушать, чтобы восстановить силы!
А ведь и правда. Благодаря еде магическое истощение проходит быстрее.
Я поворачиваюсь и принимаю угощение в виде бутерброда с икрой. Маргарита, улыбаясь, облизывает пальчики от масла.
Ее хитрые лисьи глаза пристально следят за моим взглядом. А он блуждает по ее соблазнительной фигуре, которую совсем не скрывает тонкий короткий халатик.
Когда мачеха закидывает одну ногу на другую, халат чуть задирается и показывает, что на Маргарите нет белья.
Прожевав, я отмахиваюсь:
-- Благодарю. А теперь прочь! -- я поворачиваюсь на бок. -- Никому не шуметь, не чавкать, не дышать. Я буду спать!
Маргарита возвращается к столу. Зная, что я наблюдаю краем глаза, она покачивает бедрами.
-- Смотри, не проспи бал в честь совершеннолетия своей невесты, о великий патриарх!
-- Убирайся к воронам, женщина! Я же сказал... какая еще невеста?
Я резко сажусь на диване. Усталость как рукой снимает.
За столом сидит Анна. Одетая в домашние шортики и маечку, она беззаботно покачивает ножкой.
-- Ольга Бурановна Зимина, -- хмурится сводная сестра. -- Ты и ее забыл? Ты же так ждал ее совершеннолетия!
-- Зачем ждал?
Анна пренебрежительно пожимает плечами.
-- Ну, она же красавица, умница, дочь богатого рода, выдающийся талант в магии и...
Последняя причина приходит сама. Память тела говорит, что свадьба в Российской империи разрешается только с восемнадцати лет.
Сдается мне, юный Гоголь ждал не свадьбы, а первую брачную ночь...
Анна бросает взгляд на мать.