Я привел его к нам. Он был таким деревенщиной, что никогда не заходил дальше фонтана посреди рынка и не знал, что мы испокон веку ставим наши повозки на другой стороне площади!
Я дал ему посмотреть спектакль из повозки с декорациями, и вот тогда он заговорил.
Он случайно заметил, что из угла скалится один из наших драконов – как тот, под которым сидишь теперь ты – всполошился и вспоминал потом об этом раз двадцать: дурак-де я был, что испугался такого чучела. Но по его ухмылке я видел, что это был приятный испуг. Я часто расспрашивал его, с кем он спал раньше, и рассказывал ему о своих похождениях. Да, у него были свои прихоти в этом деле – кажется, он любил конопатых женщин…
Прихоти были и у меня, и он им подчинялся безропотно. «Хочешь, так давай. Главное, чтоб тебе хорошо было». Я не знал тогда, как редко это можно услышать от столь юного существа, и принимал все как должное. А после полагал, что мои причуды теперь известны всем на мосту – но оказалось, что он и словом о них не обмолвился; такая сдержанность сделала бы честь и человеку куда более высокого рода. Поэтому и о его предпочтениях не стану распространяться. Скажу лишь, что они были безобидными, даже милыми, и меня трогало, что он мне доверился.
К тому времени он переспал всего с семью женщинами: шесть были деревенские девки и молодки, седьмая – жена того мужчины, что нанял его на мосту. «Какое совпадение! – сказал я. – У меня за всю жизнь тоже было только семь женщин, а ведь я вдвое старше тебя».
Подобно многим пришельцам из сельской глуши, он, помимо грез о знатной даме (или господине), которые будут содержать его в праздной роскоши, мечтал о сыне, о жене – именно в таком порядке – и, пожалуй, о паре любящих дочек. Они будут жить в маленьком домике – в таком же, как я со временем понял, где он жил и трудился до прихода в Колхари. В этом месте я обычно вставлял: «Подбери себе, кроме того, такое занятие, чтоб не бывать дома месяцев восемь в году, и будет совсем хорошо».
Он смеялся, но, думаю, оценил мой совет, когда сошелся с вдовой – и вскоре выбрал себе как раз такое занятие.
Случалось, что он тосковал по дому; я выслушивал его, не совсем понимая, и как-то сказал: «Так почему бы тебе просто не съездить туда?»
«Нет, это слишком далеко. Я в город четыре дня шел».
Я заметил ему, что четырехдневный пеший путь можно проделать в повозке за полтора дня. Кроме того, я знал, как зовется его деревня, и она вовсе не так уж далеко находилась. Четыре дня он не иначе шел потому лишь, что то и дело сбивался с дороги. Но когда он неделю пробыл на моем содержании, я стал чувствовать себя ответственным за него. Мне это, во‐первых, не очень-то нравилось, а во‐вторых, я просто не мог себе такого позволить на обычные лицедейские заработки; щедрые даяния, как в доме твоего дяди, мне не часто перепадали.
Поэтому вечером накануне того, как за его комнату следовало снова платить, я предложил ему ранним утром пойти на рынок, найти возницу, едущего в нужную сторону, и заплатить железную монетку за дорогу в его родную деревню. Он по наивности своей не знал даже, что это возможно. Теперь такие поездки вошли в обычай, но тогда малютка-императрица, кажется, не велела еще поставить навес для путников. Приходилось ходить по всему рынку и спрашивать обратных, кто куда едет – но многие тем не менее это делали.
Итак, чуть свет я пришел к нему, растолкал, и мы отправились. Второй же спрошенный мной возница направил нас к третьему, радушному и дородному – точно такому, каким мой друг стал теперь. Он охотно брался доставить парня в родную деревню, что была ему по дороге.
«Вот и хорошо, – сказал я, вручая возчику две монетки. – Будешь дома завтра к полудню».
«Завтра? – откликнулся тот и вернул мне одну монету. – Доедем нынче же к вечеру! Я честный труженик и лишнего брать не стану».
Мой приятель захлопал еще не проспавшимися глазами, услышав, что его дом так близко, и они покатили с рынка, где ларьки еще только ставили.
Комната была оплачена до заката – обычай, которого мне очень не хватает теперь, когда хозяева норовят выставить тебя уже в полдень, – и я час спустя вернулся туда с новым приятелем, постарше и поопытней прежнего. Я тогда, как мне помнится, привязался к нему куда больше, чем к юнцу, которого отправил в деревню. Мы с ним предавались страсти, пока я не спохватился, что опаздываю на представление – грех, случившийся со мной всего трижды за всю мою жизнь. Теперь же я не могу вспомнить ни имени, ни лица того, ради кого согрешил.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
3
Моего селянина не было в городе три-четыре недели. Не знаю, как и когда он вернулся: у него хватило такта и разумения не разыскивать меня сразу по возвращении. Он, при всем моем дружелюбии, понял, что я отсылал его навсегда – именно его чуткость и побудила меня снова искать с ним встречи. Около месяца спустя я неожиданно увидел его на улице, издали, а через пару дней чуть было не столкнулся с ним на мосту. Он разговаривал с молодым варваром и пожилым клиентом, который явно хотел их обоих. Меня он не видел или притворился, что не видит. Я счел за лучшее не прерывать их.
Еще через несколько дней я шел на уличный праздник, где мы представляли. Некоторые из наших уехали туда с повозками еще утром. Мне не обязательно было идти через Мост Утраченных Желаний: я мог бы свернуть на север к неприметному мостику, ведущему в анклавы, где жили разные народности и где нас в праздники всегда тепло привечали. Но я, влекомый памятью о прошлых удовольствиях, пошел привычным путем.
Он стоял на том самом месте, которое я всегда связывал с ним. Мы обменялись улыбками, и я невольно замедлил шаг, еще не решив, стоит ли мне это делать.
«Здравствуй! Как поживаешь?»
На миг я усомнился, помнит ли он меня.
«Хорошо, а ты как съездил?»
«Хорошо, просто здорово!»
Он повидался с тетушкой. Конечно же, он меня помнит. Нет, мать не так сильно обрадовалась ему, как он надеялся. Там были какие-то раздоры перед его уходом; он совсем о них позабыл и вспомнил, лишь когда повозка подъехала к знакомым полям. Тем не менее пару вечеров он с деревенскими друзьями провел. Он рассказывал об этом, поглядывая на меня с любопытством. Не помню, обсуждали ли мы в тот раз вопрос расстояния, но мне почему-то кажется, что он уже сделал свой вывод. Путь, пройденный им за четыре дня, измерялся не в стадиях и лежал скорее в области воображения; теперь, пообтесавшись немного в городе, он иначе судил о его величине. Вновь этот путь можно было преодолеть лишь по воле безымянных богов, потому-то он и вернулся.
«Куда ты теперь?» – спросил он. Я сказал ему про спектакль.
«Можно и мне с тобой? Надоело торчать тут, трясти своей индюшачьей шеей, – он оглядел себя, голого, – и ждать, когда какой-нибудь старикан, беззубый и вонючий, позарится на нее».
«Я там работать буду».
«Полно, возьми меня. Я не стану мешать».
Я согласился, но дал понять, что денег он от меня не получит. Он столь же откровенно ответил, что много слышал о столичных уличных праздниках, но боится идти туда в одиночку – а с другом не страшно, притом что друг этот принимает в празднестве самое прямое участие.
«Эй, пивом не угостишь?» – окликнул он другого парня, когда мы отправились. Тот схватил свой мех, хлопнул им по бедру и, к моему удивлению, сердито зашагал прочь.
«Я у него утром старикана отбил, который всегда к нему ходит, – ухмыляясь, объяснил мой приятель. – Просто я нынче первый пришел. Вернулся и говорю ему: вот сколько мне старик дал. Соврал, конечно, – он пихнул меня локтем, – столько никто не дает, но он мне поверил. Теперь думает, что я у него всех клиентов отбивать буду». Я хотел было возразить, но он перебил: «Так ему и надо. На прошлой неделе, как кто ко мне подойдет, он тут как тут и ну хвастать: я то да се умею и долго продержаться могу. Я лишь отплатил ему той же монетой».
После этого он высказался о происхождении своего соперника и о том, как тот справляет нужду. Его простецкие выражения неприятно поразили меня, да и обеспокоили: соперник, судя по его внешности, обитал в том самом квартале, где устраивали праздник.