своего
начальника.
Я сдался. Плюнул на это дело и пошел работать в школу — учитель русского языка
и литературы с «пятеркой» по литературе и … «тройкой» по языку. Но вот, сколько лет
прошло — а так и осталась для меня эта история маленькой, но по-прежнему саднящей
занозой: единственная «тройка» за все годы учебы, и то — на госэкзамене!
Наверное, были и у меня за десятки лет работы в школах свои непростые
отношения с учениками. Но чтобы я когда-нибудь вымещал их оценкой?! Так не уважать
себя, что даже не стыдиться это показать?
Спустя какое-то время после экзамена я все-таки нашел в себе силы спросить у
Ковалева при случайной встрече: за что?
— А ты хорошенько подумай! — отстраненно посоветовал он и вежливо откланялся.
Спасибо мстительному Виктору Павловичу за урок — я его запомнил навсегда.
Собственно, за всю свою жизнь я могу припомнить только два случая явной
несправедливости по отношению ко мне на экзамене. Любопытно, что они происходили в
49
судьбоносное для меня время. Как я уже рассказал, на выпускном экзамене и, по
странному стечению обстоятельств, на экзамене вступительном, по истории. Причем, та
ситуация была интереснее, так как спустя много лет я получил — при свидетеле! –
подтверждение тому, что оценка моя была явно занижена.
…Экзамен по истории был последним. И опять-таки, перед этим я получил по трем
другим экзаменам, включая сочинение, что было наиболее трудно, «отлично». Так что, на
экзамен по истории, которой я всегда увлекался и знал, наверное, получше других
предметов, я пришел в игривом расположении духа. Заигрывал с девушками, вел себя
крайне самоуверенно, а если учесть, что по чьей-то неглупой подсказке я приходил на
экзамены в парадной армейской форме, со всеми блестящими регалиями, подчеркивая тем
свой самостоятельный статус, то можно легко представить, какие эмоции мог вызывать
этот наглый юноша с еврейской фамилией у мужчин-преподавателей. Более того, когда я
сел перед экзаменатором, то стал небрежно вертеть в руках картонную карточку -
удостоверение, свидетельствующую об окончании армейского Университета марксизма-ленинизма, что было равносильно по тем временам предъявлению партийного билета.
Преподаватель, пожилой грузный мужчина с несколько обрюзгшим лицом, только
прищурился, взирая на подобные доблести. Я стал уверенно отвечать на вопросы билета, заметив, что сидящий за соседним столом другой экзаменатор, явно кавказской
внешности, внимательно ко мне прислушивается. Мне определенно везло: мало того, что
я знал предмет, но и билет попался ерундовый, так что в первом семестре можно было
«шить карман» на повышенную стипендию. Как сейчас, помню тот вопрос:
«Причины поражений Советской Армии начального периода Великой
Отечественной войны».
Да для меня это звучало как музыка! Ведь к тому времени я прочитал целый ряд
вещей Симонова, влюбился в героев Казакевича, был покорен простотой и стойкостью
обитателей планеты «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова…
…Я говорил о сорока тысячах комсостава, уничтоженных накануне войны в ходе
сталинских репрессий, о командирах полков и дивизий со средним военным
образованием, об отсутствии надлежащей войсковой радиосвязи и перекосе в сторону
телефонной — вот откуда адские котлы и окружения… Ну как тут было не вспомнить о
пресловутом «Пакте о ненападении», неудачной карело-финской, расформировании
тяжелых бронетанковых соединений, что дало возможность автору стратегии «Танки, вперед!» рассекать, как масло ножом, своими ударными группировками наши войска.
Экзаменатор-кавказец, потеряв всякий интерес к вяло отвечавшей ему абитуриентке, переключил все внимание в мою сторону, а меня несло и несло дальше, я пел, как соловей, пока не услышал слово «достаточно» и узрел перед собой мой экзаменационный лист с
оценками.
Вежливо распрощавшись, довольный произведенным эффектом, я вышел и только
в коридоре, с заслуженным удовольствием рассматривая свой документ, увидел, что мои
труды были оценены баллом «хорошо». Не стану описывать свое состояние в тот миг, скажу лишь, что, встретив через пару недель на улице, впервые после службы в армии, свою любимую учительницу Галину Никитичну (она учила меня когда-то украинскому
языку, а после была директором 10-й школы и председателем областного профсоюза
учителей), и рассказывая ей о своих планах получить педагогическое образование, не
удержался и похвастал, что сдал вступительные экзамены на «отлично» и только по
истории, которую принимал какой-то старый алкаш с красным носом, получил
заниженную «четверку».
— Как его фамилия? — поинтересовалась она, и когда я сказал ей, что, кажется, Жеребко… — грустно промолвила: — Так я и знала — это мой муж…
Мне стало ужасно неловко, я принялся, было, извиняться, но что тут поделаешь: настроение и у нее, и у меня было испорчено.
50
Экзаменатор Жеребко, щелкнувший «четверкой» самоуверенного еврея по носу, на
нашем курсе не преподавал, так что его дальнейшая судьба осталась мне неизвестной.
Другое дело преподаватель-кавказец, который принимал экзамен по соседству с нами.
Армянин Авдальян, имени-отчества его, к сожалению, не помню, оказался приятным
душевным человеком. Он читал нам на первом курсе географию, вечно сокрушаясь, что
никак не защитит кандидатскую диссертацию. На оценки он был не скуп, его любили.
Почему я так подробно рассказываю об этом? Потому что эта история имела свое
логическое завершение.
Лет через 25 после описываемых событий прогуливался я как-то по улице
Суворовской со своим приятелем Васей Нагиным, работавшим тогда — с моей подачи -
директором Загоряновской средней школы моего любимого Белозерского района. И вдруг
нам встретился случайно человек, лицо которого показалось мне знакомым.
Пожилой лысеющий мужчина, на голове которого были рассыпаны редкие пряди
вьющихся темных волос, спросил меня:
— Что, не узнаешь, Виталий? Своих педагогов надо помнить…
Мы обнялись с Авдальяном и дальше долго гуляли по Суворовской вместе. Он
рассказал, что давно на пенсии, а после завел старую песню о том, как ему не повезло в
жизни: так и не смог защитить кандидатскую. Меня удивило, что это его до сих пор
волнует, на что он, оправдываясь, стал говорить, что я должен бы его лучше понимать, потому что и мне, наверное, не раз приходилось сталкиваться с подобными
несправедливостями.
— Что вы имеете в виду? — удивился я
— А то, что и тебе, и мне, не давали жить из-за наших национальностей! — горячо
выдохнул он, распространяя вокруг легкий запах спиртного.
— Разве вы еврей? — еще больше удивился я.
— Никакой не еврей, — обиделся на мою непонятливость он, — ты же прекрасно
знаешь, что я армянин.
— Но чем это могло вам помешать, разве армян у нас когда-нибудь преследовали?
— Может, армян и не преследовали, но мне, краеведу, защититься не дали. Все эти
сухонькие старички, божьи