class="p1">И все-таки, интересным человеком был учитель истории Насонов! Хорошо помню его
рассказы о своих друзьях-товарищах, представителях разных сфер людского бытия. В
молодости он был дружен с человеком, чье имя с годами стало достаточно известным в
литературном мире. Назвав его фамилию и видя, что на меня она не производит
впечатления, посоветовал почитать стихи этого автора и повесть «Лиманские истории».
Я нехотя раскрыл дома эту книжку — и был сражен. Умными, добрыми, честными
вещами, вышедшими из-под пера многолетнего замредактора журнала «Юность». И как
учитель-словесник, который худо-бедно, но должен разбираться в настоящей литературе, возьму на себя смелость высказать здесь по отношению к этому не самому известному
литератору, возможно, с точки зрения эстетствующих рафинированных литературоведов, кощунственную мысль.
Я твердо уверен, что никому из обладателей самых громких русско-язычных имен
в великой и могучей русской литературе не удалось воспеть свои Петербург, Москву и
другие прекрасные города так, как это сумел сделать скромнейший Кирилл Владимирович
Ковальджи в изумительной повести о родном городе, рае своего далекого детства, благороднейшем и древнейшем Белгород-Днестровске. Никому!
И вовсе не потому, что он писал лучше Пушкина и Блока, Ахматовой и
Мандельштама. Просто маленький свой городок он любил больше…
Вот одно из его стихотворений, которое мне, тоже жителю небольшого, но
любимого городка, необычайно дорого и близко. Согрей и ты свою душу, уважаемый
читатель!
Судьбы мира вершили столицы,
обнимаясь и ссорясь порой…
Проживал городок на границе
между первой войной и второй.
Не герой, не палач,
ты, пожалуй, дурацкий с пеленок,
41
ты трепач и скрипач,
ты и тертый калач, и теленок.
Но сердито тебя, городок,
время дергает за поводок
взад-вперед… Только истина скрыта.
Не ища ни побед, ни беды,
словно ослик, расставив копыта,
упираешься ты…
Неужели, предчувствуя войны,
городок, ты невольно готов
превратить своих девушек стройных
в старых дев, чтобы не было вдов?
Не горюй и не плачь,
город горечи в брызгах соленых, -
у тебя еще много силенок
и залетных удач!
Город мой, твои новые соты
все полней, тяжелей и щедрей…
Но куда-то зовут самолеты
дочерей твоих и сыновей.
Свысока они смотрят на город,
с нетерпением ждут перемен.
Мир, как шарик, послушно наколот
на иглу их карманных антенн.
Снятся им города и победы,
дела нет им до прошлой беды.
Зачарованы небом побеги,
о земле вспоминают — плоды.
Говорит понимающе город:
«Мне остаться пора позади.
Уходи от меня. Ты мне дорог.
Потому от меня уходи.
Я привык быть любимым и брошенным,
потому что я только гнездо.
Порывая со мною, как с прошлым,
навсегда не уходит никто.
Разбивают сперва, и остатки
собирают по крохам опять.
Уходи, уходи без оглядки,
забывай, чтоб потом вспоминать.
Уходя и былое гоня,
огорчишь меня, но не обидишь:
коль останешься — возненавидишь,
а покинешь — полюбишь меня».
42
Я люблю тебя цельно и слитно,
и мне больно от этой любви,
потому что любовь беззащитна
перед смертью, войной и людьми.
Но завидная выпала участь,
и я счастлив от этой любви –
в ней, единственной, скрыта живучесть
жизни, родины, цели, семьи.
Для человека, который увлекался зарубежными детективами, у Александра
Абрамовича был неплохой вкус, правда?
***
Оказывается, все эти годы, что мы не общались, Насонов внимательно следил за
моими делами. Знал о проведенных мной избирательных кампаниях, регулярно слушал по
проводному радио мои резонансные передачи из цикла: «В системе кривых зеркал».
Не знаю, нравились ли они ему — эту тему он обсуждал только с Карпом. Но
однажды не выдержал, позвонил сразу после радиопередачи:
— Слушай, а ты не боишься? — такой вот задал вопрос. Значит, переживал…
***
После смерти жены он заметно опустился: перестал следить за одеждой, носил
стоптанную старую обувь, нерегулярно брился.
Ему было тяжело ходить. Помню его хриплое, с перебоями дыхание — он
постоянно курил одну за другой дешевые сигареты, и задыхался, задыхался, задыхался…
Бросить курить он, видимо, уже не мог. Ходил шаркающей, развинченной походкой, а
когда я спросил его как-то, почему он при ходьбе низко опускает голову, будто на земле
ищет что-то, то ли шутя, то ли всерьез насмешливо ответил:
— А ты и это заметил? Внимательный, однако, парень… Но я тебя разочарую: искать мне нечего, все, что мне в жизни было надо, я уже давно успел и найти, и потерять.
Хотя, как знать, может, ты и прав: что-то все же ищу, свое прошлое, например, под
ногами. Нахожу чугунные крышки старых канализационных люков на мостовой, гляжу на
даты на них и вспоминаю, что с ними связано. Годы моей учебы в институте, свадьба, рождение детей, — все мало-мальски важные события на моем завершающемся жизненном
пути.
Ты не представляешь себе, как это интересно: вроде снова перед тобой проходит
все, чем ты был богат когда-то, но по глупости потерял в суете и бестолковице будней.
Пройду потихоньку квартал — а сколько вспомню! Разве кто-то расскажет мне сегодня
больше, чем старые чугунные люки?!
***
Незадолго до ухода, перед президентскими выборами 1999 года, его использовали.
Вспомнил, наверное, кто-то, что есть такой умный человек, бывший учитель, к словам
которого могут прислушаться люди, и предоставил ему возможность выступить по
телевидению в поддержку действующего президента.
Не знаю, что заставило Насонова согласиться. Возможно, отпустили бесплатно
толику лекарств, денег на них у него катастрофически не хватало. А может, просто хотел
напомнить о себе: показать, что он еще жив. И что ему, как в былые времена, все еще по
плечу роль властителя чужих дум и помыслов. Правда, роль ему досталась незавидная -
отстаивать неуважаемого человека, используя при этом достаточно мелкие приемы: дескать, и Кучма, и рать его славная, уже сыты, а ежели придут новые — кто знает? — не
станут ли дербанить страну похлеще прежних!
На экране бросалась в глаза его неестественная бледность. Он сидел в простенькой
мятой одежде, заметно небритый, говорил слабым хриплым голосом, в пальцах мял
незажженную сигарету, а в глазах его застыла неловкая усмешечка человека, отдающего
43
себе нелицеприятный отчет во всем, что с ним происходит: вы уж, ребята, простите, с кем
ни бывает…
Я смотрел на него и жалел, как близкого человека, попавшего в беду.
— Куда ты полез, дуралей старый, — щемило у меня сердце, — кого ты сейчас
защищаешь? Не ты ли говорил с ехидцей, что наши олигархи — сродни былым
революционерам. Только те — делали богатых бедными, а нынешние — делают бедных
нищими. Ты же всегда