Если к людям он не был особенно справедлив, то и
они к нему — вдвойне. Все давно квиты.
***
Задолго до того, как я решился воссоздать спорный облик этого человека, у меня уже
была заготовлена прекрасная ключевая фраза: «Проходя сегодня мимо его могилы, кто
догадается, что «под камнем сим» покоится настоящий мыслящий колосс?»
Но чтобы иметь право написать так, пришлось посетить городское кладбище и
разыскать место, где он похоронен. Правда, зная женщин, которые охотятся за стариками
с квартирами, я был готов ко всякому и понимал, что вряд ли найду заброшенную
могилку. И был очень удивлен, обнаружив красивый — из дорогих — темно-палевый
гранитный памятник.
Все вокруг было чисто и ухоженно. С массивной плиты, высеченный рукой мастера, чуть прищурясь, смотрел Насонов времен начала нашего знакомства. То есть значительно
моложе меня сейчас.
А на шлифованной поверхности, кроме фамилии и дат, четко выделялись два слова, которые в корне меняли мое представление о последнем периоде жизни старого учителя.
И совершенно не вписывались в заочное мнение о неизвестной «Машке», нацелившейся, подобно самонаводящейся торпеде, на квартиру очередного вдовца.
Озадаченный, я положил цветы и отправился домой. Стал последовательно
созваниваться с нашими общими знакомыми, и уже к вечеру понял, в чем дело.
Рассказывая мне о своей молодой, схоронившей двух супругов жене, Насонов, как
всегда, был не очень объективен: упустил целый ряд важных моментов.
Не сказал, например, что алчной молодке уже за пятьдесят, и она возжелала
непременно носить его фамилию. А главное, что она — его бывшая ученица, давно и
безнадежно влюбленная в своего учителя и ждавшая его больше тридцати лет…
Вот почему и высекла на его могильном камне только два, зато каких слова: «Моему
мужу».
Конец.
===============
ПАМЯТИ УЧИТЕЛЯ — МУЧИТЕЛЯ
…Если бы мне предложили назвать лучший день моей студенческой жизни, я
ответил бы, не задумываясь — 5 ноября 1971 года. Первая половина дня. А если бы
пришлось зачем-то вспомнить день моего наибольшего стыда и позора, назвал бы, наверное, ту же дату, но половину дня уже вторую. Так тоже, оказывается, бывает иногда
в жизни… Странно, правда?
И хоть прошло уже больше тридцати лет, ту осеннюю пятницу я помню, будто все это
случилось только вчера. Память свежа, но боли уже давно нет, будто я всего лишь
сторонний наблюдатель, а не главное действующее лицо. Вот как — получше любого
врача! — работает щадящий календарь.
В тот день с утра шел нудный, мелкий, тихо накрапывающий дождь. Скользкие, мятые
листья валялись с ночи на мостовой. Мелкие лужицы на глянцевом асфальте подернуло
тонкой белесой пленкой. Редкие прохожие спешили по своим делам, прячась от неба под
блестящими черными зонтами. Было промозгло и сыро. У входа на факультет стояли
общественные дежурные — переписывали опоздавших.
На первой паре, кажется, это была лекция по психологии, отворилась дверь и в
аудиторию вошел декан литературного факультета Виктор Павлович Ковалев, он же –
46
многолетний заведующий кафедрой современного русского литературного языка, один из
наших наиболее уважаемых и известных педагогов. Студенты дружно встали, приветствуя
мэтра. Поздоровавшись, он сделал рукою жест — садиться, оглянул аудиторию, нашел
меня взглядом и, не обращая внимания на других, сказал, что у него ко мне серьезное дело
и предложил встретиться для разговора у него дома вечером. Весь курс внимал этим
словам в гробовой тишине.
Когда охрипшим от волнения голосом я дал свое согласие, профессор подошел к моему
столу, продиктовал адрес и, дружески коснувшись рукой плеча, ободряюще произнес:
— До встречи!
Что было после — я помню плохо. Преподаватель читал лекцию дальше, а я сидел, ничего не слыша, ощущая на себе заинтересованные взгляды сокурсников и смутно
сознавая, что, наконец, настал и мой день. День, который изменит мою жизнь! Разве не
ясно, для какой беседы приглашает к себе домой маститый ученый способного студента: не иначе, как речь пойдет о научном сотрудничестве и дальнейшей совместной работе на
кафедре…
В добрый час, талантливый выпускник, большому кораблю — большое плавание!
Боже, как я был тогда счастлив…
В перерывах между лекциями я принимал заслуженные поздравления, гулко
билось сердце, знаменуя начало нового этапа моей жизни; я никак не мог дождаться конца
занятий, чтобы поделиться ошеломляющей новостью с моей мамочкой. А что скажет на
это вечно недовольная мной жена?!
Даже природа в тот день решительно приняла мою сторону: когда я в
единственном свадебном костюме отправился в гости к своему будущему научному
руководителю, куда-то исчезла слякоть, стало теплее, стройные белотелые тополя
блистали свежевымытыми стволами, празднично украшая оживленный проспект
адмирала Ушакова. Людей вокруг было много, но я никого не замечал. Иначе и быть не
могло наверное: ведь в тот момент я — будущий крупный ученый — не по земле шел, а
витал в небесах, издавая академические труды, выступая на симпозиумах и обсуждая на
равных со всемирно известными учеными дальнейшее развитие нашей лингвистической
науки.
Квартиру Ковалева я нашел сразу. Дом его, новый, улучшенной планировки, мне
очень понравился. Наверное, и я вскоре буду жить в таком же…
Профессор меня уже ожидал, велел минутку подождать в прихожей, но приглашать
в свой рабочий кабинет не спешил.
— Хочет принять меня в гостиной и познакомить со членами семьи, — проникаясь
самоуважением, подумал я. — А как же, ведь вместе работать…
В прихожей мне бросились в глаза два большущих чемодана. Пожилая женщина, очевидно, супруга профессора, укладывала в них какие-то бумажные пакеты и кулечки.
Виктор Павлович, мельком оглянув меня, поцеловал жену и со словами:
— Ну что, присядем на дорожку! — показал рукой в сторону стула с высокой спинкой.
Но только стоило мне присесть, как он уже стал придвигать эти чемоданы ко мне:
— Вперед! Главное сейчас не опоздать на вокзал.
Спускаясь по лестнице, я с трудом удерживал тяжеленную, будто камнями
набитую ношу. Декан держал в руках легкую авоську и всю дорогу до самой
троллейбусной остановки (неужели не мог заказать такси?) усиленно подбадривал меня:
— Ничего, крепись, ты парень здоровый, для тебя такой груз — семечки, только вот
зачем ты вырядился, как на Первомай — не понимаю!
Было тяжело, чемоданы заплетались и били по ногам, а Ковалева не к месту
разобрало:
— Видишь ли, дружок, — доверительно делился он сокровенным, — так мне
приходится нести и везти каждый раз в столицу… И когда только эти гады насытятся?
Вот чем вынужден заниматься честный ученый, чтобы издать свой, позарез необходимый
47
для вашего брата-студента, новый учебник. А что — время сейчас такое: не дашь — ничего