Свою докторскую диссертацию Евгения Владимировна написала по истории английского парламентаризма. А ее внук недавно защитил кандидатскую диссертацию по источниковедению истории России с применением в исследовании методов математической обработки массовых источников. На этой защите я сидел рядом с его бабушкой. В ней не было заметно каких-либо признаков недуга. Она радовалась успеху внука, а через некоторое время, в том же году, ее не стало.
В годы моего студенчества на кафедре Средних веков еще активно участвовала в педагогической и научной работе профессор, доктор исторических наук, основатель научной школы средневековой урбанистики Вера Вениаминовна Стоклицкая-Терешкович. Учиться у нее мне не довелось, но тем не менее она запомнилась мне в образе ученой преклонных лет старушки со слуховым аппаратом. А удивлял нас совсем не старушечий вид ее, а то, что она ежедневно приходила на факультет строго по расписанию, чтобы выполнить полагающуюся ей педагогическую нагрузку без всяких скидок на возраст. Счастливыми считали себя те студенты, которым удавалось тогда записаться в ее спецсеминар и посещать ее спецкурс по истории немецкого средневекового города. Среди них был и наш однокурсник Глеб Бауэр.
Забавный случай произошел с ним при сдаче экзамена. Случилось так, что оба вопроса в билете оказались ему малознакомыми. Он нам после экзамена признался, что первый вопрос он просто не знал, а второй, о германских городах, он не то чтобы не знал, но случайно накануне прочитал какую-то статью Веры Вениаминовны, касающейся какого-то частного вопроса этой проблемы. Глеб попросил экзаменатора начать ответ со второго вопроса. Но отвечал он не просто, а старался все время возражать автору статьи на какие-то ее утверждения. Между экзаменатором и хитрым студентом завязался научный спор. Наконец, так и не убедив упрямца, она закончила спор, поставив ему в зачетку «отлично», хотя и заметила в итоге, что он был неправ. Наверное, этот эпизод запомнился Вере Вениаминовне, и на следующем курсе она приняла Глеба в свой спецсеминар.
А мне моей солдатской смекалки в семинаре другого корифея русской медиевистики Александра Иосифовича Неусыхина хватило только на то, чтобы получить за свою курсовую работу «хорошо». На втором курсе наша пятнадцатая группа изучала под его руководством один из важнейших источников по истории зарождения раннефеодальных отношений среди древних франкских племен – «Салическую правду». Помнится, только одна из девушек нашей группы Ира Пичугина уже решила и твердо знала, что будет специализироваться по кафедре Средних веков, а все остальные тоже твердо знали, что пойдут в науку «другим путем». Не скрою, для этого абсолютного большинства занятия в семинаре Александра Иосифовича казались рутинными, скучными и очень трудоемкими. Здесь нельзя было обойтись без знания латинского и немецкого языков. В списке рекомендованной литературы значились непереведенные на русский язык монографии немецких и французских медиевистов. А группа-то наша состояла в основном из слабо знающих эти языки или просто начинающих овладение языками «с нуля». Словом, здесь нам предстояло преодолеть довольно трудные рубежи. Мы не могли бы этого сделать, если бы нам не помог сам Александр Иосифович. Каждому из нас он уделял значительно больше времени и внимания, чем это было определено нормой учебной нагрузки. Кроме аудиторных занятий он дополнительно проводил групповые и индивидуальные консультации, приносил нам из своей библиотеки книги, которые мы не имели возможности получить в Исторической библиотеке или в нашей университетской «Горьковке». Он помогал нам читать эти книги, переводить необходимые главы с латинского, французского и немецкого языков. Для этого он часами просиживал в актовом зале факультета на улице Герцена. А бывало, что он приглашал нас к себе домой для знакомства со своей библиотекой. Жил он тогда в старом доме у Никитских ворот. Теперь этого дома давно нет, как давно нет и самого Александра Иосифовича и его библиотеки. Я помню, как в один из зимних вечеров 1951 года мы с Жанной Крупник пришли к нему на дополнительную консультацию. Темой моего семинарского доклада, а затем и курсовой письменной работы он определил «семейные отношения салических франков по Салической правде». Какая тема была у Жанны, я не помню.
Многокомнатная коммунальная квартира, в которой, наверное, жил наш профессор не один, находилась на втором этаже. Дверь нам открыла пожилая женщина. Может быть, это была супруга профессора, а может, и домработница. Узнав, кто мы, она проводила нас по коридору и открыла дверь в длинную, как пенал, комнату с окном, выходящим на площадь Никитских ворот. На пенал комната была похожа из-за того, что вся она была перегорожена несколькими рядами книжных полок с пола до потолка. В конце среднего коридора между полками стоял небольшой письменный стол с настольной лампой, очень простой по конструкции: на железном стержне был укреплен не абажур, а тоже железный скользящий по нему козырек. Под козырьком сидел наш маленький профессор в домашней душегрейке, поджав под себя свои ножки в теплых тапочках. Он читал какой-то журнал. На скрип открывшейся двери он повернулся лицом к нам и ласково улыбнулся. Казалось, что под козырьком он был значительно меньше ростом, чем в аудитории. Мы знали, что еще с довоенных времен студенты прозвали его по причине малого роста Пипином Коротким. Но в тот памятный мне вечер он показался еще меньше короля. Моя смешливая спутница Жанна чуть было не хихикнула. Однако сдержалась. На нее тоже подействовал ласковый приветливый взгляд доброго человека. Он усадил нас на две приготовленные заранее табуретки, и мы с его помощью стали читать нужную нам главу из монографии немецкого ученого о салических франках. Не помню сейчас уже, была ли эта монография Шлессера, Маурера, Ранке или какого-нибудь другого автора, но помню, что мне очень трудно давался сложный для перевода текст, изобиловавший незнакомой немецкой научной терминологией. Мы просидели у профессора целый вечер. Он был очень терпелив к нашей неподготовленности читать неадаптированные тексты. И вообще, только спустя годы, вспоминая этого учителя, я понял, что главное в его педагогическом опыте было умение заставить ученика преодолеть неизбежную трудность, не прибегая к каким-либо «репрессивным» мерам. Напоив чаем, профессор отпустил нас до следующей встречи в актовом зале, куда он аккуратно приходил в назначенный день и час. Если бы не такая настойчивая заботливость, терпеливость и снисхождение к нашему брату-студенту, то вряд ли многие из нашей группы смогли бы пройти этот рубеж не только с первого, но и со второго захода. В точно определенный им срок я представил на семинар свой доклад. Профессор отметил это похвалой, но сделал очень много замечаний, и снова пришлось читать неадаптированные тексты из монографий немецких медиевистов. Курсовую работу, то есть исправленный в соответствии с замечаниями профессора и дополненный доклад, я представил также в срок. Он также внимательно прочитал его и тоже в определенный им самим срок вернул мне и, как бы извиняясь, объявил оценку: «Товарищ Левыкин, – сказал он с извиняющейся улыбкой, – за Вашу работу я могу поставить оценку „хорошо”». А я, трезво оценивая свои возможности, искренне поблагодарил его за внимание ко мне и заботу. Все последующие годы, пока Александр Иосифович был жив и пока он выполнял на факультете свои профессорские обязанности, я при каждой встрече с ним благодарно приветствовал его как очень уважаемого человека и учителя. Память моя, однако, не зафиксировала дату, когда его не стало. Прошло много лет, и в день похорон на Ваганьковском кладбище моего друга и однокурсника Володи Дробижева я вдруг увидел рядом с его могилой скромный памятник, на котором прочитал имя своего учителя Александра Иосифовича Неусыхина и его супруги. Могила и памятник были неухожены и, похоже, имена упокоившихся здесь супругов были забыты живущими. Потом я узнал, что никаких родственников у Александра Иосифовича в Москве не осталось, и за могилой ухаживать действительно было некому. Сменившее старых учителей поколение, видимо, не вменило себе в обязанность хотя бы по юбилейным датам приходить к могиле человека, с именем которого они теперь встречаются в библиографических справочниках и историографических статьях. С того дня, когда я прихожу на 58-й участок Ваганьковского кладбища к своему другу В. Дробижеву, подхожу я и к ограде могилы Александра Иосифовича и непременно кладу к памятнику цветы.
Надо бы вспомнить здесь и еще одного профессора кафедры истории Средних веков – Моисея Менделевича Смири-на. Он так же как и все уже названные мной профессора, считался известным ученым-медиевистом, и имя его тоже уже стало органической частью советской историографии, и у него тоже было много учеников, и студенты посещали его лекции и спецсеминары. Но мне близко с ним общаться не пришлось, так как его научная исследовательская проблематика меня не привлекала. Но не вспомнить о нем я не мог, так как он, безусловно, достоин благодарной памяти моих сокурсников, тех, которые были его учениками.