Примерно такие же рекомендации и требования к нашим рефератам по «Русской Правде» Ярослава Мудрого мы услышали и от Петра Павловича Епифанова. И здесь наша задача как историков была определена учителем не в разоблачении эксплуататорской сущности древнего Киевского государства, а в понимании исторической закономерности его развитии на новом этапе складывания экономических, производственных, политических, общественных отношений как государства раннефеодального, сделавшего шаг вперед в сравнении с изжившими к тому времени рабовладельческими государствами. Именно это историческое движение вперед по пути прогресса мы и должны были увидеть в, казалось бы, рутинных статьях, оберегающих штрафами в гривнах или с помощью жестоких физических наказаний княжескую и боярскую власть Киевского государства от посягательств на нее со стороны закабаляемых, но пока еще свободных крестьян-смердов.
Сейчас, когда я вспоминаю свои первые университетские уроки в академических семинарах, они, возможно, покажутся читателю банальными, общеизвестными, трафаретными истинами. Но для нас их постижение, их понимание было связано не только с результатами проникновенных бесед с учителями, но и с неожиданно сложным трудом вхождения в методику и методологию самостоятельного изучения исторических источников и исторической литературы. Этот труд был особенно сложным для нас, вчерашних солдат Великой Отечественной, разгромивших до основания одну из самых жестоких, античеловеческих и изощренных в ее идеологическом обосновании деспотий ХХ века – германскую фашистскую империю. Какое-то время мы упрямо полагали, что нам не стоит зря тратить время на углубленное изучение само собой разумеющихся фактов истории. Многие из нас уже успели уяснить себе известное определение ее как науки, прежде всего изучающей историю борьбы классов. Многие из нас уже успели заявить о себе, приняв в этой борьбе сторону бедных и угнетенных. Но наши учителя за эту нашу высокую общественную сознательность не ставили нам высоких баллов и терпеливо заставляли дорабатывать наши научные рефераты и курсовые работы до требуемого уровня изучения рекомендуемых источников и литературы. Нам повезло. В наши студенческие годы еще были живы и активно работали на наших факультетских кафедрах основоположники классической истории, возглавлявшие всемирно известные научные школы.
Кафедрой истории древнего мира до 1950 года руководил известный историк Древнего Рима, профессор Николай Александрович Машкин. Не одно поколение студентов-историков не только Московского университета, но и всех других гуманитарных вузов училось по его учебнику и научным трудам.
После его смерти кафедру принял и руководил ею многие годы до начала семидесятых годов известный специалист по истории Древнего Египта Всеволод Игоревич Авдиев, автор учебника по истории Древнего Востока. Именно этот учебник был одной из первых книг, которые я приобрел на книжном базаре во дворе университета на Моховой, став студентом-заочником. Но с автором его я непосредственно познакомился только на экзамене, получив положительную оценку. А спустя несколько лет после окончания аспирантуры я общался с Всеволодом Игоревичем как молодой, начинающий преподаватель, а затем заместитель декана и секретарь парткома исторического факультета. Учеником его я не был, но много полезного извлек из непосредственного общения с ним как человеком и как авторитетнейшим ученым.
Семинар по истории Древней Греции в нашей академической группе вел Дмитрий Григорьевич Редер, один из редких специалистов по древней папирусологии. Необычным он был человеком, еще не старым, но уже давно немолодым, рыхлого телосложения, с почти лысой головой и одутловатым лицом. Он удивлял нас всех необычным звучанием своего какого-то немужского голоса. Однако наши сомнения по этому поводу прошли после того, как мы узнали о новой, кажется уже третьей, свадьбе нашего доцента. Это нас удивило еще и потому, что нам казалось, что Дмитрия Григорьевича в жизни ничего не могло интересовать, кроме древних папирусов. За толстыми стеклами своих очков он выглядел отрешенным от всех житейских страстей. Специалистом он был редким. Его ученики, как правило, становились незаурядными знатоками своего предмета. Одна из его талантливых учениц Светлана Семеновна Соловьева с не меньшим вниманием и заботой продолжает уже много лет дело, унаследованное от своего учителя.
Но два доцента кафедры древней истории особенно запомнились с того времени не одному поколению студентов истфака своей непреклонностью и непримиримой строгостью не только к незнанию, но даже к посредственным знаниям студентов по их предмету. Это были Константин Константинович Зельин и Анатолий Георгиевич Бокшанин.
С первым из них мне не пришлось общаться ни как с лектором, ни как с экзаменатором, ни как с руководителем семинара. Но по рассказам своих однокурсников я представлял его себе как человека, неспособного простить какую-либо слабость или грех незадачливого студента. Мне запомнился случай, когда две девушки с нашего курса в зимнюю экзаменационную сессию 1951 года упали в обморок от страха перед дверью аудитории, где их ожидал доцент Зельин. Одна из них – Тамара Ползунова, между прочим, пользовалась репутацией прилежной студентки-отличницы. Она упала в обморок в момент, когда рука ее коснулась дверной ручки. Но на второй день она переборола свой страх и сдала экзамен Константину Константиновичу на «отлично». Строгость его, однако, не страшила студентов, желавших работать на его спецсеминаре. Учителем он был щедрым, внимательным и добрым к своим ученикам.
С Анатолием Георгиевичем Бокшаниным мне довелось быть близко знакомым долгие годы со дня нашей первой встречи с ним в Ленинской аудитории, в которой он в зимнем семестре 1950 года читал нам курс лекций по истории Древнего Рима, и до последних дней его жизни в те годы, когда я уже сам стал преподавателем исторического факультета. Лектором он был блестящим и по глубине своей научной эрудиции, и по четкости и логичности изложения исторического материала, и по активности влияния на аудиторию, и по умению держаться как настоящий ученый-педагог. Внешне он выглядел как человек решительного и строгого характера к тому же еще и по-военному подтянутый и стройный, с командирским, не допускающим возражений голосом. Увидав его впервые, я так и решил, что он когда-то был военным человеком. Но оказалось, что сам он на военной службе никогда не был, зато профессиональным военным был его отец, состоявший в высоком офицерском звании, на должности коменданта Московского Кремля. В тот год нашей встречи с Анатолием Георгиевичем вышел в свет его новый учебник по истории древнего мира для исторических факультетов университетов и других гуманитарных вузов. Анатолий Георгиевич был единоличным автором этого фундаментального труда. Выход учебника не помешал активному посещению студентами лекций его автора, так как все мы были наслышаны о его высочайшей строгости и требовательности как экзаменатора. До сих пор помню, как еще задолго до экзамена мы все испытывали беспокойное чувство от ожидания встречи с ним. Наконец, время ее подошло. Экзамен был по истории Греции и Рима. Принимали его оба страшных доцента. Нашей группе достался Анатолий Георгиевич. Я вошел в аудиторию первым. С первым вопросом о Пунических войнах я справился без затруднений. Справился я и с волнением, начав отвечать на вопрос о возникновении христианства. Очевидно, поверив, что я знаю и этот вопрос, Анатолий Георгиевич вдруг спросил: «В каком году распяли Иисуса Христа?» И тут на меня нашло какое-то затмение. Я вдруг выпалил: «В первом!» До сих пор не могу понять, с чего я мог такое напороть. Анатолий Георгиевич не дал мне возможности опомниться и с гневом назидательно проговорил: «Молодой человек! Запомните святую цифру 33». Затем он взял зачетку. Я смотрел на нее с потерянным видом. И вдруг, о чудо! Я увидел, что он написал в ней «хор». Радости не было предела. В тот день половина экзаменующихся была отправлена на переэкзаменовку. До сих пор не могу поверить, что Анатолий Георгиевич сделал мне снисхождение по доброму сочувствию ко мне как бывшему солдату. Многие из них, других, оказались потерпевшими. Но я не могу не предположить и того, что мой ляп был воспринят им как досадная случайность. Несколько лет спустя, когда мне довелось общаться с Анатолием Георгиевичем как с коллегой-преподавателем, я напомнил ему об этом несчастном случае. Он долго смеялся. Наши отношения с ним до конца его жизни я бы мог назвать даже дружескими. Я помню день защиты им докторской диссертации «Парфия и Рим». В годы дружеского общения с Анатолием Георгиевичем я понял, наконец, что за строгостью его и требовательностью скрывалась добрая душа русского человека. Его доброте и вниманию обязаны многие его ученики, получившие его напутствие в науку.