В ходе судебного разбирательства пресса, уверовав в собственные истории и приняв как истину рукотворно сотворенное общественное мнение — что миссис Маркос была исключительно злой женщиной, — продолжала ее унижать и хаять. Каждое утро я покупал несколько местных газет, чтобы почитать новости о слушаниях по своему делу. Они не укладывались у меня в голове. Складывалось впечатление, что репортеры освещали какой-то другой судебный процесс, а не тот, на котором присутствовал я. Можно было подумать, что обвинение выигрывало все судебные прения и перекрестные допросы свидетелей, тогда как на самом деле никто из свидетелей не уличил мою подзащитную в каких-либо правонарушениях, а один свидетель противной стороны поручился за доброту и порядочность миссис Маркос. В итоге даже судья начал вслух недоумевать, что это дело делает в суде.
Пока шел процесс, одна газета каждое утро отправляла репортера к дому миссис Маркос, но не для того, чтобы взять у нее интервью или собрать заслуживающие внимания новости, а чтобы сфотографировать туфли миссис Маркос. Она всегда была в черных, элегантных туфлях-лодочках и уж точно не меняла их каждый день. Тем не менее газета намеренно настраивала общественность против этой якобы порочной женщины, у которой было три тысячи пар туфель. Однажды я остановил репортера и объяснил ему, что у моей подзащитной столько обуви, потому что на Филиппинах много обувных фабрик и миссис Маркос, как первая леди, ежегодно получала сотни пар обуви от компаний, которым хотелось заявить, что первая леди страны носит их обувь. Миссис Маркос призналась мне, что большинство туфель ей не подходили, но она все равно хранила их в шкафу. Однако об этом факте, истина которого противоречила общепринятому мнению, пресса умолчала.
Один особо циничный представитель СМИ был так одержим своей тенденциозностью, что, когда миссис Маркос потеряла сознание в зале суда и изо рта у нее пошла кровь — результат желудочного кровоизлияния, — бросился ко мне с расспросами, где я достал ампулу с кровью, чтобы моя подзащитная могла в нужный момент ее раскусить. Миссис Маркос увезли в больницу, где она еще несколько дней оставалась под наблюдением врачей, прежде чем смогла продолжить участие в суде. Сегодня, когда бы я ни сталкивался с традиционным предубеждением против миссис Маркос, наш разговор, после обычной приветственной тирады, протекает в следующем ключе.
Человек, который считает миссис Маркос злом:
— Я всегда вами восхищался, господин Спенс, пока вы не взялись за дело Маркос. Что на вас нашло? Или дело в деньгах? Просто скажите мне, что дело в деньгах. Это я мог бы вам простить.
— Я так понимаю, вам не нравится моя подзащитная.
— Вы правильно понимаете.
— Должно быть, вы провели с ней много времени и действительно хорошо ее знаете.
— Да я, собственно, с ней не знаком.
— Это очень странно. Я знаю вас как справедливого человека. Тогда, должно быть, вы знакомы с каким-то очень надежным источником, который лично ее знал.
— Нет, у меня нет таких знакомых.
— А может, вы читали о ней что-нибудь неприятное?
— А как же. Я каждый день читаю газеты.
— Тогда все ясно! Поздравляю, вы открыли свой основополагающий принцип: все, что пишут в газетах, — прописная истина.
— Ничего подобного.
— Возможно, я единственный человек во всем мире, который может рассказать вам о миссис Маркос из первых рук. Потому что я лично знаком с миссис Маркос и провел с ней много дней в самых тягостных и горестных обстоятельствах.
Но я вступаю в такую полемику главным образом ради внутреннего удовлетворения. Еще ни один из моих собеседников не признал, что мои доводы изменили его отношение к общепринятому мнению.
Как (иногда) оспаривать общественные предрассудки. Как бороться со шквалом общественных предрассудков? Обычно лучше не идти напролом, а лавировать, как парусник во время шторма. Если бы, к примеру, мне пришлось оспаривать общепринятое мнение, что адвокаты по уголовным делам манипулируют вещами, чтобы их виновные клиенты могли улизнуть через лазейки в законе, я мог бы выстроить полемику следующим образом (разговор всегда начинается с этого вопроса, который на самом деле является завуалированным выпадом):
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Скажите, господин Спенс, вы когда-нибудь представляли интересы того, кто, как вы знали, был виновен в инкриминируемом ему преступлении?
(Этот вопрос не оставляет пространства для маневра.)
— Интересно, что вы задаете такой вопрос. Если я отвечу «да», меня тут же окрестят негодяем. Если я отвечу «нет», вы сочтете меня лжецом. Как вы хотите, чтобы я ответил на ваш вопрос — как негодяй или как лжец?
— Очень умный ответ. Вы оправдываете свою репутацию.
— А теперь позвольте мне задать вопрос вам. Когда вы болеете, врач спрашивает вас, не является ли ваш недуг возможным результатом того, что вы совершили преступление?
— Конечно, нет.
— Врач будет лечить вас, независимо от того, совершили вы преступление или нет?
— Конечно.
— Полагаю, он не будет судить вас, прежде чем согласиться вам помочь?
— Что-то вы мне зубы заговариваете.
— Вы наверняка согласитесь со мной, что у вас есть право на медицинскую помощь без предварительного морального осуждения вашего лечащего врача.
— Очевидно.
— У моего клиента тоже есть законные права. Пока его вина не доказана, он считается невиновным. Большинство из нас забывают, что это прописано в Конституции.
— Теперь вы мне точно зубы заговариваете.
— Да. Но я просто пытаюсь доказать, что мой клиент имеет такое же право на юридическую помощь, как вы — на врачебную, без предварительного осуждения.
— Значит, вы представляли интересы людей, которые, как вы знали, были виновны, да?
— Если бы вы обратились ко мне за помощью, мне следовало бы оборудовать в своем офисе кабинку для исповеди и выслушать вас, прежде чем браться за ваше дело?
— Вы по-прежнему заговариваете мне зубы.
— Просто более уместно задать следующий вопрос: какие права есть у каждого обвиняемого, виновен он или нет, которые должен защищать честный адвокат? На этот вопрос я вам отвечу.
— Что ж, ответьте.
— Каждый адвокат понимает, что, прежде чем гражданин этой страны может быть признан виновным, государство должно доказать его вину в соответствии с правилами, самые важные из которых закреплены в Конституции. Эти правила гарантируют соблюдение наших гражданских прав и защищают нас от произвола властей. Каждый честный адвокат обязан не допустить вынесения обвинительного приговора подсудимому, виновен он или нет, если государство не следует букве закона. Этот высокий, благородный идеал и есть то, что отличает нашу страну от большинства стран мира.
— Целая речь.
— Подумайте о том, что я сказал.
— А как насчет лазеек, которые вы, адвокаты, всегда находите?
— Так называемая «лазейка» для «отпетых преступников» станет вашим священным конституционным правом, если вас или ваших близких, не дай Бог, когда-нибудь обвинят в совершении преступления.
— ОК, тогда кто, по-вашему, выиграет Суперкубок?
Стойкие предубеждения. Наконец, иногда мы сталкиваемся с искренними людьми, страдающими от глубоко укоренившихся предубеждений. С ними спор вести невозможно, вообще невозможно. Выиграть его получится, лишь вежливо слушая своего собеседника. К примеру, попытайтесь убедить кого-то, кто интерпретирует Библию буквально, что мы есть продукт тысяч лет эволюции, а не творение Господа. Выдающийся адвокат Кларенс Дэрроу пытался оспаривать такие стойкие предубеждения в деле Скоупса, известном как «обезьяний суд», в 1932 году. Он потерпел неудачу. Как по мне, лучше иметь ум, открытый чудесам, чем закрытый убеждениями.
Победа, как я уже говорил, — это получение желаемого результата. А в долгосрочной перспективе мы хотим сохранить свой жизненный потенциал для плодотворных начинаний. Мы не хотим тратить его впустую. Я оставил за собой право решать, какие войны, сражения и споры мне вести и с кем. Если бы я был генералом, я бы никогда не бросил свою армию на битву с врагом, который так окопался, что для моих войск это решение было бы самоубийством. То же касается и мирных сражений. Нам следует заботиться о себе так же, как дальновидный генерал заботится о своих солдатах. Следовательно, победа — это не всегда победа как таковая. Иногда победа — это признание мудрости тактического отступления, особенно перед лицом неумолимой предвзятости, этой глухой, непробиваемой стены, блокирующей ум.