Он не отвечает.
— Могу я дать вам совет, как вы можете попытаться быть объективным?
— Да, конечно.
— Попробуйте представить себя «последней инстанцией во Вселенной». Вы обладаете абсолютной властью над всеми живыми существами на Земле. Ваше желание — быть высшим авторитетом и вершить истинное правосудие. Можете представить себе это, хотя бы на минуту?
— Ну не знаю. Вы хотите, чтобы я вел себя как Бог?
— В каком-то смысле вы и есть Бог для миллионов растений, животных, деревьев и других живых существ, а многовековой лес — это в каком-то смысле тоже вселенная, которая формировалась на протяжении миллионов лет. Как Бог этого леса, вы смогли бы принять справедливое решение?
— Вы меня сильно грузите.
— Да, но на Боге лежит большая ответственность. Быть Богом нелегко.
На этом этапе полемики лесоруб полностью проникается мыслью о своей силе.
Он понимает, что решение зависит только от него. Он понимает, что его интересы противоречат интересам многих живых существ, населяющих лесную вселенную. Он понимает, что будет нелегко абстрагироваться от личной заинтересованности, и, возможно, он понимает кое-что еще: если он будет думать о себе и о своей семье, его решение сочтут необъективным — своя рубашка ближе к телу. Перед ним стоит нелегкая задача — решить судьбу пятнистой совы.
Теперь я могу переключить свою аргументацию на сторителлинг.
— Позвольте мне рассказать вам правдивую историю. К 1800 году в Америку было переправлено порядка десяти-пятнадцати миллионов африканцев, что составляет лишь треть всего населения Африки, обращенного в неволю работорговцами. Две трети этих рабов погибли. Их грузили в корабельные трюмы, как селедок в бочки, и, по воспоминаниям одного из очевидцев, палуба была так залита кровью и нечистотами, что напоминала скотобойню. Первый корабль с живым товаром, Desire («Желание»), отплыл из Марблхеда в 1637 году. Он был разделен на отсеки, два на шесть футов, с железными кандалами, цепями и наручниками. По официальным данным, со времени открытия Америки Африка потеряла около пятидесяти миллионов жителей.
— И какое это имеет отношение к пятнистой сове? Пятнистая сова — не человек.
— Вы правы. Но пятнистая сова, как и раб, — бесправное живое существо.
— Пятнистая сова — это птица, мать вашу. А рабы были людьми.
— Согласен. Но знаете ли вы, что в те времена рабы считались вещами, собственностью богачей, поэтому их можно было купить, продать или даже убить?
Ответа не последовало.
— Деревья — это тоже живые существа, которые после того, как их срубят, становятся просто собственностью, разве нет?
— Деревья — это деревья.
— Все зависит от того, что мы, люди, считаем собственностью, разве нет?
Ответа не последовало.
— Я имею в виду, что только власть имущие представители человеческого рода решают, как относиться к людям — как к бесправным вещам или как к полноправным гражданам. То же касается отношения к деревьям. Собственность и власть неразрывно взаимосвязаны, не так ли?
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что мы больше не обладаем властью над чернокожими, поэтому не можем превращать их в собственность. Аналогичным образом, если бы у вас не было власти над лесом, вы бы не могли превращать его в собственность. В конечном итоге отношение к лесу зависит от власти.
— И что?
— А то, что сегодня мы считаем многовековые деревья своей собственностью не потому, что они являются собственностью, а потому, что мы обладаем властью объявить их собственностью.
— И что?
— А то, что вы обладаете этой властью. Вы объявите многовековой лес собственностью или взглянете на него с какой-то другой позиции?
— Не знаю, надо подумать.
— Мы могли бы прийти к согласию по одному моменту? Что само по себе право собственности не является абсолютной истиной. Я имею в виду, что право рабовладельцев обращать людей в рабов не делало такую собственность гуманной.
— Что-то мы далеко ушли от пятнистой совы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Власть имущие не устанавливают моральные нормы. Мораль существует независимо от собственности, разве нет?
— Полагаю, что так. Но мне не нравится, куда вы клоните.
— Поэтому право владеть лесными богатствами не означает, что эти богатства можно уничтожать, согласны?
Ответа не последовало.
— Вы же не можете сказать, что вырубать лес — это хорошо и правильно, потому что это ваш лес и вы можете распоряжаться им по своему усмотрению?
— Мы все дальше уходим от совы.
— С собственностью появляется ответственность, верно?
Ответа не последовало.
— Если у вас есть лошадь, вы же не позволите ей умереть с голоду, оправдывая свое поведение тем, что раз это ваша лошадь, вы можете делать с ней все, что заблагорассудится, так?
— Так.
— Позвольте привести вам еще один пример. Предположим, у меня есть знаменитая картина, скажем, несравненного Ван Гога. Я обязан ее сохранить или я могу ее уничтожить?
— Ну, это ваша картина. К тому же картина — не лошадь.
— Но согласитесь, что весь мир заинтересован в сохранности этой замечательной картины и что право всего человечества сберечь свое наследие важнее права одного индивида распоряжаться этим наследием по своему усмотрению?
— Не знаю, не уверен.
— Что ж, давайте разовьем эту мысль. Откуда исходит право собственности? Это право, данное свыше? Оно исходит от Бога?
— Не знаю. Сомневаюсь.
— Это чисто земная, придуманная человеком норма, так?
— Полагаю, что так.
— А раз это придуманная человеком норма, разве человек не может ее изменить, усовершенствовать ради своего же блага?
— Звучит разумно.
— И разве нормы не должны отвечать интересам подавляющего большинства людей?
— Наверно, в этом и заключается демократия.
— Применяя те же идеи, если сохранение многовековых лесов отвечает интересам всего человечества, не следует ли нам изменить право собственности, чтобы горстка людей не могла уничтожать эту уникальную вселенную из цветов, деревьев, птиц и живностей ради собственной выгоды?
— А как насчет моей работы?
Вот она! — глухая стена личного интереса, о которую разбиваются все разумные доводы и призывы к справедливости. Сколько бы мы ни бились об эту стену, как бы мы ни пытались через нее перелезть, она остается неприступным и непреодолимым препятствием. Инстинкт самосохранения заложен в генах. Он сильнее голоса разума.
— Вы согласились не учитывать свои интересы, помните?
— Ну, у меня тоже есть права.
— Конечно. Но как беспристрастный судья вы должны абстрагироваться от своих прав и принять разумное, справедливое решение по этому делу, верно?
— Я думаю, что у меня больше прав, чем у какой-то там пятнистой совы.
— Кто дал вам эти права?
— Это мои права как американского гражданина. Как человека.
— Они даны вам от рождения?
— Да.
— А какими правами наделены от рождения обитатели леса?
— У них нет прав.
— Почему?
— Потому что у деревьев и разных там живностей нет прав.
— Кто это сказал?
— Я это говорю!
— Вы принимаете свое решение как высшая и беспристрастная инстанция во вселенной — или как лесоруб, которому нужно кормить семью?
— Думаю, что в данном случае это не имеет значения.
Приведенный выше спор может быть более успешным, если я заведу его со школьным учителем из Су-Фолс или с художником из Нью-Йорка (у которых нет родных или друзей, имеющих отношение к лесозаготовительной отрасли). Вполне возможно, что и тот, и другой найдут мои доводы против уничтожения вековых лесов логичными и справедливыми. Но результат нашей полемики скорее всего будет тем же. Я подозреваю, что большинство людей считают, что у них больше прав, чем у пятнистой совы. Это предубеждение нашего рода.
Смещаем аргументацию в направлении победного финиша. Однако направленность нашего спора можно слегка сместить, приняв во внимание личный интерес Другого, что значительно повышает шансы на успех. Это может выглядеть примерно так: