— Лесоруб — опасная профессия, да?
— В этом вы правы.
— Мужчины часто погибают или получают травмы, а их семьям приходится довольствоваться жалкими выплатами и едва сводить концы с концами, так?
— Так.
— И это тяжелый труд. К вечеру, наверно, не чувствуешь ни рук, ни ног.
— Точно.
— И работа бывает не всегда. Нет стабильности.
— Точно.
— Вам нравится ваша работа?
— Это все, что я знаю. Мне нравится быть в лесу.
— Вы бы поддержали наш план по сохранению многовековых лесов, если бы мы предложили вам безопасную, стабильную и хорошо оплачиваемую работу?
— Я бы определенно его рассмотрел.
— Вы бы вошли в комитет по разработке такого решения?
— Конечно. На самом деле мне не нравится вырубать эти огромные старые деревья. Я ненавижу слышать, как они падают. Этот звук напоминает плач.
Включение лесоруба в состав комитета необходимо для наделения его полнотой власти, так как мы помним, что нельзя выиграть спор, когда Другой не властен принять или отвергнуть аргумент. Предположим, что этот лесоруб, как и ему подобные, сможет устроиться в фармацевтическую компанию специалистом по сбору лекарственных растений, или на завод по производству строительных материалов из других сырьевых источников, или пойти работать гидом. В этих обстоятельствах он, скорее всего, примет приведенные мной доводы в пользу спасения леса и его символа, пятнистой совы. «Вполне себе милая пташка, — скажет он. — Их осталось совсем мало. А нас много. Люди могут построить себе жилье из чего-нибудь другого, кроме этих старых деревьев. А пятнистая сова не может».
Я зачитал приведенные выше аргументы своему другу. Когда я закончил, он сказал:
— Что ж, я скажу тебе, что я думаю. Я думаю, что одна пятнистая сова важнее для Земли, чем один представитель человеческого рода, потому что пятнистая сова находится на грани вымирания, а человечество размножается такими темпами, что уже не может себя прокормить.
— Хорошая мысль, — сказал я. — Но чьей именно жизнью ты бы пожертвовал ради спасения пятнистой совы?
— Я не знаю, — сказал он. — Но вокруг полно людей, которые не приносят никакой пользы нашей планете и только перенаселяют ее.
— Но вопрос в том, чьей именно жизнью ты бы пожертвовал ради спасения пятнистой совы? Жизнью голодающего ребенка в Дели?
— Пожалуй, нет, — ответил он.
— Тогда жизнью какого ребенка в Дели?
Он не ответил.
— А как насчет твоего ребенка?
— Ладно, проехали, — сказал он.
Когда мы сталкиваемся с предвзятостью, логика и справедливость бессильны. Тем не менее иногда нам приходится оспаривать чье-то предубеждение, даже если мы и знаем, что это вряд ли получится. Если кто-то утверждает, что все ирландцы — неряхи и пьяницы, или что латиноамериканцы от природы ленивы, или что женщины, в силу своей эмоциональной натуры, хуже справляются с руководящими должностями, чем мужчины, мы с пылом и жаром бросаемся опровергать это предубеждение — независимо от того, удастся нам это или нет. Но предвзятость Другого — пятно на скатерти его характера — одними аргументами не выведешь. Зачастую пятно предвзятости вообще невозможно вывести.
Случай из личного опыта. Несколько лет назад мой близкий друг, его прекрасная жена и восемнадцатилетний сын, выдающийся спортсмен, взлетели на воздух в собственном доме, пока мирно спали. Ответственным за взрыв был закоренелый преступник, торговец наркотиками, который нанял для этой грязной работы местного головореза. Позже, когда меня назначили прокурором по этому делу, убийца приказал уничтожить нашего главного свидетеля — незадолго до того, как этот свидетель должен был дать показания суду присяжных.
Я всегда был ярым противником смертной казни. По моему глубокому убеждению, мы не сможем остановить убийства на улицах, пока наше государство не перестанет лишать жизни людей в своей стране и по всему миру. Убийство есть убийство, и убийство, совершенное государством, конгломератом индивидов — нас, — не более правомерно, чем убийство, совершенное закоренелым преступником.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но когда мне пришлось обосновывать свою позицию по делу убийцы, лишившего жизни четырех знакомых мне людей, я, как государственный обвинитель по особо важным преступлениям, настаивал на высшей мере наказания. Убийца был признан виновным и через двенадцать лет рассмотрения апелляционных жалоб казнен. Я хорошо помню боль тех лет, когда мои моральные убеждения столкнулись лоб в лоб с законом.
Легко оставаться возвышенным и нейтральным, отстраненным и беспристрастным, выносить суждения, читать проповеди и высказываться на абстрактные темы. Легко оспаривать чьи-то моральные убеждения и ратовать за сохранение многовековых лесов, когда это не касается вашей работы и семьи. Легко утверждать, что жизнь пятнистой совы представляет большую ценность, чем жизнь человека, если речь идет не о вашей жизни или жизни вашего ребенка. И легко осуждать смертную казнь, пока не убьют кого-либо из ваших родных или друзей. Только святые могут отбросить в сторону личный интерес, и даже они делают это ради себя — ради своей огромной, настоятельной личной потребности вершить в этом мире правосудие и добиваться справедливости.
Как распознать социальные предрассудки и как с ними быть. Как члены любой социальной системы, мы сталкиваемся с ее предрассудками, какими бы они ни были. Мы выступаем за свободное предпринимательство и против регулируемой экономики. Мы отстаиваем демократию и не приемлем идеалы тоталитаризма. Мы с почтением относимся к христианам и с подозрением — к мусульманам. Мы принимаем наши предрассудки как общественные нормы. Наши социальные установки в основном известны, предсказуемы и управляемы.
Силы, которые диктуют, что политкорректно, а что — нет, могут быть как созидательными, так и разрушительными для общества, которое борется за справедливость. «Политкорректное» мышление нацистской Германии привело к самым чудовищным преступлениям в истории человечества. Однако, если бы не насильственное насаждение политически корректного мышления, мы бы недалеко продвинулись в борьбе с расизмом и сексизмом. Мы бы все еще брели по грязи и болоту прежних позорных времен. Я хочу сказать, что социальные установки, такие как личные предубеждения, могут быть как позитивными, так и негативными.
Дело Маркос и общественное мнение. Я уже упоминал о деле, в котором я защищал Имельду Маркос в федеральном суде Нью-Йорка. Это дело стало классическим примером того, как предубеждения формируют традиционные взгляды и представления целой нации. После свержения Фердинанда Маркоса режимом Акино, Маркоса и его жену обвинили во всех известных ФБР финансовых преступлениях. К тому времени, как дело дошло до суда, миссис Маркос, друг и благодетель наших бывших президентов и их жен, вдруг стала в общественном сознании алчной, корыстолюбивой преступницей, которую следовало повесить за ноги на Таймс-сквер.
Общественное мнение требовало, чтобы миссис Маркос признали виновной и отправили в какое-нибудь ужасное место, где она не сможет носить ни одну из трех тысяч пар обуви на своих гнусных ногах. Рудольф Джулиани, мэр Нью-Йорка, а позже федеральный прокурор, заверил общественность, причем в письменной форме, что эта женщина непременно понесет наказание. При этом те, кто вершил над ней суд, в большинстве своем вообще ее не знали.
Я взялся за это дело, так как, несмотря на общественное мнение, считал, что правительство США не имеет право совать один из своих многочисленных носов во внутренние дела Филиппин, преследуя в судебном порядке жену бывшего президента. В конце концов, ее самое серьезное преступление состояло в беззаветной преданности своему мужу, как до, так и после его смерти.
Судебное разбирательство длилось три месяца. Не обремененные общепринятым мнением, члены тщательно отобранной коллегии вынесли оправдательный приговор по всем пунктам обвинения. Доводы государственного обвинения оказались такими слабыми, что мне не пришлось вызывать в суд ни одного свидетеля в защиту миссис Маркос. Я даже ее не приглашал на трибуну. Обвинение сделало упор на то, что, по его расчетам, должно было возмутить бедных присяжных заседателей, многие из которых с трудом оплачивали счета за телефон, — на якобы дикие траты миссис Маркос, на ее предполагаемое участие в финансовых махинациях, приписываемых ее мужу, — то есть на предполагаемую предвзятость присяжных заседателей.