Читать интересную книгу Избранное - Александр Бусыгин

1929 г.

Хозяева

1

О том, что семнадцатого марта будет заседание партколлектива, было известно всем коммунистам нашего завода, но никто не подозревал, что на нем будет выступать Федор Петрович Перепелицын.

Упрекнуть нашего секретаря в плохой подготовке к собраниям и заседаниям никак нельзя. Мало того, что во всех цехах расклеиваются извещения, он еще сам чуть ли не каждый день лично напоминает. Увидит, например, в обеденный перерыв, что сошлись вместе человек пять коммунистов, обязательно подойдет и скажет:

— Товарищи, вы не забыли, что послезавтра у нас партсобрание?.. То-то… Вопросы стоят животрепещущие. Пригласите из своего цеха и беспартийных.

Секретаря партколлектива у нас очень уважают. Когда он выступает с докладом, время ему не ограничивают.

— Не подведет и без регламента, — говорят рабочие, — Борис Сергеевич не такой…

И Корнеев, действительно, никогда не затягивал. Займет своим докладом минут сорок и за этим говорит:

— …В заключение, товарищи, под всем сказанным я должен подвести черту, — и подведет ее минут за пять, никак не больше.

Не то, что некоторые докладчики — скажет:

— …В заключение я должен сказать, — и говорит минут пятнадцать.

Потом снова:

— …В заключение я должен сказать, — и опять минут десять заключает.

Федор Петрович Перепелицын в президиум попасть боится и чаще всего приходит на собрание, когда президиум уже выбран.

— Я, — говорит он, — человек робкий. А вдруг придется председательствовать, а докладчик попадется, которого не остановишь…

Если выступал с докладом Корнеев, Федор Петрович не боялся попасть в президиум, наоборот, он тогда давал почувствовать сидящим рядом с ним, что сегодня он непрочь быть в президиуме и даже согласен председательствовать.

2

Семнадцатого марта Корнеев часа за полтора до конца работы пошел по цехам.

— Товарищи, — говорил он, встречаясь с коммунистами, — на сегодняшнем бюро обязательно должен присутствовать весь актив. — Говорил это Корнеев голосом убедительным и серьезным. На повестке дня стояли немаловажные вопросы. Корнеев был спокоен. Все вопросы казались ему продуманными до конца.

В конце заводского двора, где был сложен уголь, его внимание привлекли мальчуганы, сидевшие верхом на заборе. Корнеев прибавил шагу. Мальчуганы — с забора. У всех за плечами мешки. Их было человек пятнадцать. Они нестройно отступали от завода.

Корнеев полез на забор и увидел, что по ту сторону его валялись кошелки, немного поодаль, под акациями, стояла, тачка, на которой через верх был навален уголь.

Корнеев погрозил мальчишкам.

Он слез с забора и позвал чернорабочих, кативших по узкоколейке вагонетку с поковкой из кузнечного цеха.

— За забором уголь, товарищи, — сказал он обидчивым тоном, — ребятишки растаскивают. Наш уголь. И тачку заберите. Надо, товарищи, за углем поглядывать. — В первую минуту Корнеев всю вину взвалил на чернорабочих.

«Тоже… Хозяева называются. Из-под носа у них воруют. Так, пожалуй, когда-нибудь целый цех упрут».

Корнееву пришел на память такой случай. Однажды он шел по набережной. Вокруг вагонов и элеватора, где шла разгрузка зерна, столпилось много рабочих, и никто из них не обращал внимания на то, что шагах в двадцати от них с лесного склада какие-то мальчишки тащили доски.

— Товарищи, что же вы не пугнете их? — упрекнул он рабочих.

— Это не наше дело, воруют не у нас, — ответил ему рабочий, сидевший на береговой тумбе и мирно куривший папиросу.

И тогда, как и сейчас на чернорабочих, Корнеев обиделся на грузчиков:

«Разве это хозяева?»

Но сейчас главная вина лежала не на чернорабочих (Корнеев это сразу понял).

«Охрану надо взгреть. И директора завода… Какой он директор, если не знает, как охраняется завод?»

Корнеев зашел в инструментальный цех. Окна в этом цехе выходили на улицу. На одном окне сетчатая решетка была порвана, и в образовавшуюся дыру свободно мог пролезть человек.

— Мартынов! — сурово сказал он мастеру цеха. — Ты был на бюро, когда говорили, что все недочеты в охране завода надо ликвидировать немедленно?

— Я принял меры…

— А где же они, эти меры? — вспылил Корнеев, — в дыру вылетели?

Мартынов смутился, и густая краска ударила ему в лицо; особенно ярко покраснели уши.

…Инструментальный цех одним из первых объявил себя ударным. На всех собраниях на этот цех указывали, как на образцовый. В местной газете был помещен портрет Мартынова и заметка к портрету под заголовком: «Мастер образцового цеха».

Сейчас Мартынову было очень неприятно услышать о своем промахе. Неприятность эта усугублялась еще тем, что об этой решетке в инструментальном цехе говорили уже не раз. Первый раз ее прорвал в 1921 году Сидоров.

— Зачем это? — спросили его.

— А чтобы не бегать на проходную после обеда с судками, а передавать их домашним через эту дыру.

Оказалось, что Сидоров передавал в дыру не пустые судки, а с «салом»[1].

Другой раз решетку прорвали воры со стороны и унесли много инструмента. Последний прорыв был года полтора назад. Тогда срезали почти все провода.

Правда, в то время Мартынов еще не был мастером, поработал в этом цехе и обо всех случаях с решеткой знал. Но все же ему захотелось найти смягчающие вину объективные обстоятельства.

«Я лучший мастер на заводе. Обо мне и в газете писали и на собраниях говорили, а Корнеев недоволен мною», — подумал Мартынов. Он обиделся:

— У меня цех перегружен заказами, ни одного свободного дня от заседаний — член бюро ячейки, член бюро по рационализации, заочный комвуз, председатель жакта, — ответил он Корнееву.

3

Шел Корнеев по двору завода, слегка наклонив голову, и думал…

Есть некоторые секретари партячеек, для которых все вопросы до чрезвычайности несложны и много размышлять над ними будто бы не к чему. Такие секретари начинают размышлять только в самую критическую минуту, ругая при этом актив, который, по их глубокому убеждению, никуда не годится и является главным виновником того, что вопросы, требующие четкого и немедленного разрешения, стоят на месте, как тяжело нагруженные вагоны.

Не в пример таким секретарям, Корнеев над всеми вопросами, прежде чем выносить их на обсуждение, помногу думал, успокаиваясь только тогда, когда видел, что вопросы со всех сторон обструганы, осталось только пройти по ним фуганком. Никогда он не рассуждал так: «Хотя и не все ясно, ну да актив не подкачает, вывезет…»

…Как и всегда после обхода цехов, перед Корнеевым сейчас снова встал требовательный вопрос, над которым он бился неоднократно, — вопрос об отношении рабочих к производству.

То, что он сегодня увидел, и еще ряд подобных примеров, о которых он вспомнил, заставили его придти к старому малоутешительному выводу: далеко не все рабочие чувствуют себя хозяевами производства — выводу, заставляющему искать и искать причины этого вопроса.

Корнеев знал отлично об исторических причинах нехозяйского отношения к производству и вел беспощадную борьбу с «хранителями капиталистических привычек», вооружал коллектив ненавистью к рвачам и лодырям, пытавшимся от государства взять побольше и дать ему поменьше.

Присутствуя на собраниях, где подписывались договоры о социалистическом соревновании между цехами, Корнеев особенно сочувственно встречал пункт о бережном отношении к станкам.

В деревообделочном цехе Минька «Ортодокс» — культпроп цехячейки — выступил против внесения в договор такого пункта. Он говорил:

— Рабочий социалистического производства и без соревнования должен бережно относиться к своему станку, ибо он — хозяин своего производства… Такой пункт на пятнадцатом году советской власти для нас позор!.. — Сказав это, «Ортодокс» высоко поднял вздрагивающую от негодования руку и закричал: — Я против такого пункта!

Корнеев выступил «за». Рабочие его поддержали, а «Ортодокса» дядя Степан, фрезеровщик деревообделочного цеха, заставил смутиться и молчать до конца собрания.

— Хоть ты и социалистический человек, — сказал он «Ортодоксу», — а станок у тебя не всегда в порядке, на раме столько грязи бывает, что хоть огород разводи и сажай на нем картошку. Пусть этот пунктик напоминает, кто ты такой и как должен поступать…

Когда Корнеев поднимал среди актива вопрос об отношении рабочих к производству, он чаще всего слышал голые ссылки на исторические причины. Это Корнеева не могло успокоить, он искал, что конкретно в нашей действительности помогает этому проклятому прошлому.

«Нет ли таких „мелочей“, — думал Корнеев, — которых мы не замечаем? А если и замечаем, то не придаем им должного значения, они кажутся нам маловажными, мысли наши задерживаются на них минуту-другую, не подвергая эти „мелочи“ тщательному анализу…»