— Куда? — Степан насторожился.
— Недалеко. К одному нашему мастеровому. Он здесь же, на Кудаевке, живет. Двумя улицами ниже.
— А что будем там делать?
— Посидим, на гармошке поиграем. Потолкуем кой о чем. Ну, иди ужинай. Да поживей, — Митя опять заторопился, — а то там, наверно, народ собрался, а гармониста нет. Эх, Степа, и сыграю же я сегодня! И еще будет один гармонист, — лучше меня. Ну, иди, иди. Что ты присох к табуретке!
— Я, Митя, не пойду.
— Почему? — Митина рука нетерпеливо вздрогнула и сползла с плеча Степана.
— Я же тебе сказал, оштрафовали меня сегодня на день. Да раньше на полдня. А до конца месяца, может, еще оштрафуют. Значит, и получать нечего будет.
— Ну и что же дальше? — не понимал его Митя.
— А дальше то, что мне некогда по мастеровым разгуливать. Пойду в город, к знакомым заказчикам, — может, заработаю какой рубль. У меня, Митя, семейство. — Степан рывком поднялся с табуретки и, больше ничего не сказав, пошел в свою комнату.
Минут через десять он вышел из хаты и пошел в Приреченск.
5
…В день получки, часа за два до шабаша, мастер котельного цеха вызвал Степана в контору. Степан расстроился, не зная, зачем он потребовался мастеру, и попросил Гардалова:
— Может, ты, Николай, сходишь?
— Зачем же я пойду, — насмешливо передернул плечами Гардалов. — Мастер зовет не меня, а тебя. Со мной ему разговаривать скучно. Он меня знает. Иди, не бойся…
Мастер встретил Степана приветливо.
— Вот что, голубчик, — заговорил он ласково и мягко. — Вы с напарником работали хорошо. До срока козлы поделали. Я хочу поблагодарить тебя. — Мастер достал из кармана серебряный рубль и сунул его в руку обомлевшего Степана. — Получай и никогда не говори, что мастера — изверги.
— Я не говорю.
— Ты не говоришь — это верно. Но другие говорят, это тоже верно. А ты их не слушай. Ну, иди. Нет, постой на минутку. Своему напарнику не говори, что я дал тебе рубль, — приказал мастер. — А с тобой я еще кой о чем потолкую… в следующий раз. А сейчас иди и работай получше.
Гардалов встретил сияющего Степана подозрительно.
— Чем тебя мастер обрадовал?
— Сказал, что мы работали хорошо.
— Только и всего? — не поверил Гардалов. — И больше ничего не сказал?..
— Да будто ничего. — Степан смутился. Он чувствовал себя неловко. Ведь рубль, который он все время жгуче ощущал в кармане, они заработали вдвоем. Значит — надо Гардалову отдать полтинник.
«…Гардалов холостяк, а у меня семейство. А главное дело — мастер приказал не говорить о рубле. Как же быть?» — Степан молчал, не зная, как выйти из неприятного положения.
От Гардалова не ускользнула перемена на лице Степана, и он спросил настойчиво:
— Ты скажи, за что он тебя распекал?
— Он не распекал.
— Отчего же ты потускнел?
— О другом подумал, — твердо ответил Степан, окончательно решив не говорить Гардалову о подарке мастера.
После шабаша они вместе направились в свой цех за получкой. Очередь к кассиру была большая.
— Становиться нам, пожалуй, не стоит, — предложил Гардалов, — все равно после нас никто не придет.
— Это верно, — согласился Степан. И они уселись в сторонке, на струганых досках.
В очереди было тихо. Будто мастеровые стояли не за получкой, а пришли отдать последний долг дорогому покойнику.
Через окна конторы был виден чистенький кассир, с гладко прилизанной прической и маленькими усиками, закрученными тоненько и на концах острыми, как иголки. Рядом с ним сидел тучный, мрачный стражник. На столе ровными пачечками лежали кредитки и горка серебра. Стражник все время тянулся к деньгам жадными глазами, и казалось — зазевайся кассир, — он их сграбастает и убежит.
По цеху взад и вперед прогуливался жандарм, держась в стороне от очереди. Был он высокий и стройный, с плотным, начисто выбритым лицом и строгими, вразбег, усами. Одет он был в суконный темноголубой мундир и синие диагоналевые брюки, вправленные в сапоги, начищенные до солнечного блеска, на сапогах строго позвякивали шпоры. От шеи, через всю широкую грудь жандарма, к правому боку, где на кожаном ремне была пристегнута кобура с револьвером, протянулся толстый оранжевый шнур.
В очереди, у самого окошечка кассира, кто-то зашумел.
Жандарм насторожился и убыстрил шаги.
— Что это в самом деле?! — кричал кровельщик Кузькин. — Половину получки украли!
Жандарм вежливо взял его за руку, отвел от окошечка, посмотрел на Кузькина в упор и, разглаживая свои усы, спросил спокойным голосом:
— Получку получил?
— Получил, — сразу присмирел Кузькин.
— А кто тебя обокрал?
— Штрафы.
Жандарм улыбнулся.
— Ну, так это ты, братец, сам себя обокрал. Иди-ка смирненько домой. А завтра утречком приходи и начинай работать лучше. — Жандарм проводил Кузькина до ворот и предупредительно открыл калитку. — Иди с богом.
— Видал? — тихо спросил Гардалов Степана, легонько толкнув его локтем.
— Видал, — еще тише ответил Степан.
— Теперь Кузькин с горя всю получку пропьет. — Гардалов зло сплюнул сквозь зубы и вызывающе посмотрел на жандарма.
Жандарм, выпроводив Кузькина, опять спокойно прогуливался по цеху, заложив руки за спину, и Гардалова не замечал.
К Степану подошел плотник Федотов и попросил фуражку.
— Зачем она тебе?
— Мне до завтра. А я тебе свою дам.
— Да зачем же?
— Я, понимаешь, в трактир хочу забежать. А у проходной будки жена сторожит. Она меня по фуражке из тыщи народа узнает. Дай, Бесергенев!
Фуражка Степана была много хуже, чем у Федотова, и он больше не стал упираться: «Если напьется и потеряет, я в убытке не буду»…
Последними подошли к кассиру Гардалов и Степан. Гардалов получил все сполна.
— А все-таки маловато я заработал, — грустно сказал он Степану, и Степан впервые заметил, что и Гардалов может тяжко вздыхать.
У Степана оказались штрафные вычеты за пять дней.
— Я ведь только на полтора дня был оштрафован, — умоляюще объяснял он кассиру и не хотел уходить от окошка. — За полтора дня и берите. А за три с половиной отдайте.
— В книжке ясно написано, сколько штрафа, — сухо сказал кассир и захлопнул окошечко.
— Нет, это не порядок. Я на полтора дня был оштрафован. Что это в самом деле?
К Степану подошел жандарм.
— Ты чего шумишь? Говоришь о порядке, а сам беспорядок устраиваешь. Получку получил — и иди домой. Там, небось, тебя жена ожидает, детишки…
Гардалов улыбнулся.
— Ты чего зубы скалишь? — косо посмотрел на него жандарм.
— А разве нельзя? — прикинулся дурачком Гардалов. — А я, ваше благородие, все правила прочел, и там нигде не сказано, что смеяться в мастерских строго воспрещается. Нет такого закона.
— Ну, идите, идите, — не терял спокойного вида жандарм. — Как твоя фамилия? — спросил он Гардалова.
— Ей-богу не знаю, ваше благородие.
— Ты у меня дурака не валяй, — слегка рассердился жандарм. — Идите по-хорошему домой. А то я начну про законы рассказывать, так у тебя уши заболят.
— Вы бы, ваше благородие, так бы сразу и сказали. Идем? — предложил Гардалов Степану, все время порывавшемуся постучать в окошко и объяснить кассиру, что вычет у него сделан неправильно.
— Ну что ж, идем… — неохотно согласился он, с опаской, взглянув на строгого жандарма.
Когда они вышли из проходной будки на Степана набросилась незнакомая ему женщина:
— Ах ты, пьянчужка! Да я тебе все глаза выцарапаю. Нос разобью. Без зубов оставлю! — Она совала в лицо Степана бледные и сухонькие кулачки и порывалась ударить. За подол женщины ухватились двое малых ребят. — Я глаза проглядела. А они, видишь, какую штуку удумали: фуражками поменялись. Бесстыжие твои глаза!
— Ты на него, Федотиха, не кричи, — вступился Гардалов за Степана, ничего не понимавшего и готового перенести побои от кого угодно. — Твой мужик у него тайком фуражку утащил.
— Знаю я вас, пьянчужек. Вы все делаете тайком. А чем я теперь буду ребятишек кормить? Я до вас доберусь! — не унималась Федотиха.
— Чего ты стоишь? — шепнул Гардалов Степану. — Она и в самом деле ударит. Идем! — и потащил упирающегося Степана в трактир.
Когда они уселись за столик, половой принес полдюжины пива и спросил у Гардалова, какая им требуется закуска.
— Один огурец малосольный, — распорядился Гардалов. — Ну, начнем, что ли? — деловито обратился он к Степану.
— Я не буду пить. У меня нет лишних денег.
— Чудак человек, — отозвался Гардалов, и его губы нервно дрогнули. — Разве я с тебя деньги требую? За свои угощаю. Пей.
— Все равно не буду, — заупрямился Степан.
— Это же почему?. — обиделся Гардалов.
— На сердце у меня, Николай, такое, что не до пива.