Дахху сделал неуловимый жест рукой под столом — и крышка котелка запрыгала, захлопала перед Кадией, как лающая сторожевая овчарка.
Впрочем, оказалось, что это были аплодисменты: за готовность помочь.
* * *
Ночь вступила в свои права.
Мы выволокли морской матрас наружу. Было иссини-холодно и темно. Только пели сверчки за пушистыми ивами, заслонившими небосвод. И лягушки — тихонько, в обнимку — шептались в канавах. Из Леса тянуло загадками. От города долетали смешки и стук магботовых весел. Туман плескался вокруг матраса, как будто мы — на плоту, да в неведомом море, да в дороге к бессмертью…
Сколько нас помню, каждую весну мы с ребятами устраивали Уличную Ночь. На матрасе в саду нам казалось, что в мире нет ничего невозможного. Что мы — бесконечны. Было странно испытывать такой оптимизм ни с того ни с сего. Странно, но приятно. Вот она — сила традиций.
Мы лежали в рядок. В центре я. Справа Дахху — с моноклем в глазу, который он изредка и не пойми зачем вставляет. Слева Кад, закинувшая руки за голову. Я же сложила ладони на груди, как добропорядочный покойник, и вглядывалась в звезды.
Хорошо когда есть с кем помолчать.
Где-то там, в вышине, в опасном и черном огне Небытия, бродят боги.
Вернутся ли они? Будет ли к кому обратится с молитвой? Или только — внутрь? В надежде найти еще немного сил, чтобы сделать рывок, очередной рывок — и неважно какой, ведь все мы стремимся вперед, даже если не можем сформулировать, куда именно…
Мне казалось, что я рассмотрела в туманности звезд завихренье — абсолютного монстра, за пятьсот квинтиллионов километров от нас — может, вход в царство Зверя? Страшные, распахнутые врата?
Каково там — в Пустошах Хаоса? Так ли тихо, как мы надеемся?
Вдруг Кадия повернулась на бок, упершись локтем в желе матраса, и щеку положила на кисть:
— Вы знаете, а меня ведь утвердили на новую должность! — как всегда громко сказала она.
Виденье осыпалось хлопьями пепла.
Я обернулась к подруге:
— Серьезно? А как же обещанные проверки?
— Никаких проверок, — Кад улыбнулась, но в её пухлых губах мне почудилась тень печали. — Они… быстро признали, что я создана для этой работы. Завтра подписываю документы.
Я улыбнулась:
— Короче, ты очень качественно охмурила тех мужиков на балу.
— А то, — Мчащаяся коротко и почему-то горько хохотнула. — Моё обаяние настолько несокрушимое, что я боюсь лишний раз зеркалу улыбнуться — вдруг не отлипну!
— Что-то не сходится, — заявил Дахху.
И не успела Кадия возмутиться, как оказалось — он не про неё.
Друг оказался отвлечен на документы по Марцеле, которые я притащила из Ведомства. Его лицо отражало всю гамму сомнений, описанных в Большом Справочнике Человечьей Натуры, что хранится в башне Магов, что на проспекте Старых королей.
Дахху сел, устроив рыбам очередной катаклизм.
— До Иджикаяна госпожа Марцела была одного роста, а после — другого, — решительно начал друг, хотя его никто и не спрашивал, — До Иджикаяна она была Мастером Превращений, а после стала Шептуном. До Иджикаяна Марцела была экстравертом, а теперь — редкий интроверт… Как бы вы это объяснили?
— Никак, — обиделась Кадия. — Я тут о своём карьерном успехе глаголю, а ты вшивые загадки множишь.
— В загадках — жизнь, — не согласился Дахху. — Тинави, подтверди.
— Э-э-э, нет, — я не поддалась. — Я не для того на этом матрасе поцентру лежу, чтоб служить медиатором.
— А для чего? — полюбопытствовала Кадия.
— Чтоб возвращать вас туда, — я ткнула пальцем в небо. — Чтоб вы не забывали о масштабе.
Кадия снова перевалилась на спину. Дахху, аккуратно убрав листки по Марцеле в сумку, вдруг вздохнул:
— А кто-нибудь еще тут скучает по Анте Давьеру?
— Да, — сказала я.
— Нет, — сказала Кадия.
И мы переглянулись.
* * *
Вскоре мы разбрелись по комнатам: крохотным гостевым «кельям», где у нас с Кадией были спальные мешки.
Выспаться не удалось: едва пробило пять утра, как посыпалась почта. Приятно, когда о тебе помнят. Но еще приятнее — когда помнят о твоем режиме!..
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Первой прилетела антрацитовая ташени. Бумажная пташка пролезла сквозь слуховое окно и ткнулась мне под ребро, как кинжал убийцы. Не успела сонная я испугаться, а птица уже раскрылась в письмо.
Надо же! Что, Полынь шлёт новости из дворца?
Записка оказалась весьма лаконичной.
«Это кошмар.» — гласила она.
Особенно драматично получилась точка: такая жирная и обреченная, будто перо куратора долго над ней висело, пуская чернила вместо крови… А королева стучалась, стучалась в это время в дверь…
Ну и пошли у меня фантазии…
Я тихонько посмеялась.
В окно уже лезли, ругаясь по-птичьи, еще две ташени. Одна подмяла вторую, цапнув за крыло, и та заверещала высоко и тоненько. Я подпрыгнула им навстречу: а то сейчас разбудят Снежка, и утро наступит по всей пещере — принудительно…
Обе записки дружно обмякли в моих не-магических руках.
«Дорогая Тинави! — говорилось в первой из них. — Это Эрвин Боу, священник. Помните, я хотел с вами посоветоваться? Давайте позавтракаем сегодня, до вашей работы? Буду благодарен».
«Тинави, приходите пораньше. Вас ждёт новое дело — жестокое убийство. Уверена, вы в предвкушении. Селия».
О да, отлично…
Я с тоской потерянной возлюбленной посмотрела на свой раскуроченный спальный мешок. Он притягательно пах теплом и уютом. Ах, милый, я буду так скучать по твоим пушинкам! Но долг зовет. Прощай.
Я натянула свитер с огромным воротом, высокие гольфы, и, не переодевая пока спальных шорт, выползла в основное помещение пещеры.
Каково же было моё удивление, когда выяснилось, что Дахху тоже не спит.
Друг сидел на высоком барном стуле за кухонной стойкой. Его оранжевый халат, отброшенный назад, спускался до пола, как мантия. Руками Дахху обреченно обхватил лицо. Волосы всклокочены. По столу был живописно разбросан ворох бумаг о Марцеле.
— От трудоголизма умирают, между прочим! — предупредила я, подходя.
Смеющийся перевёл на меня осоловевший взгляд.
— Или просто становятся другим человеком — как это сделала Марцела… — он зевнул.
— Может, в документах ошиблись? — предположила я, вскарабкиваясь на соседний стул и подгребая к себе чашку для кофе, банку с зернами и чайник. Дахху скрутил из пальцев что-то, похожее на фигу: кофейные зерна послушно перемололись и вошли в соитие с кипятком.
Друг покачал головой:
— Нет, так масштабно не ошибается даже правительство. Там не сходится штук двадцать мелочей, представляешь? Завтра поеду в другие Архивы, поищу объяснение. Я бы спросил у самой Марцелы, но биография — это же подарок… Нельзя испортить сюрприз.
— Или выдать себя врагу. Вдруг Марцела — иджикаянская шпионка?
— И поэтому сорок лет пашет на благо Смахового леса, не щадя живота своего, конечно…
Я капнула в кофе сливки и полюбовалась тем, как причудливо разливаются их облака по смолянистой плёнке. Плоская темнота вдруг наполнялась объемом, когда сливочный взрыв разбавлял кофейную черноту.
Дахху, подперев щеку, смотрел туда же. Из дальней «кельи» доносилось сладкое посапывание Кадии. И, в унисон, — храпение Снежка. За узкими окошками пещеры поднималось золото рассвета.
— Хорошо-то как, — вдруг сказала я. — Так бы и сидела, знаешь.
— Так сиди, — друг улыбнулся. — Я тебя что, гоню? Куда несёшься?
— Убивать… Ой, то есть наоборот, спасать. Вернее, наказывать — спасать уже некого. Короче, как ни крути, ничего благообразного, — я хихикнула. — Зато начну утро с исповеди. Хотя нет, тоже наоборот…
— Я понял, — Дахху рассмеялся. — Великую Тинави ждут великие дела. Путаные, но оттого не менее интересные.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Да какие они великие — по сравнению с тем, что раньше, — я вздохнула.
— Значит, тебе не нравится «обычная жизнь»? — Дахху наклонил голову.
— Иногда нравится. В такие моменты, как сейчас.