Читать интересную книгу Рассуждение о начале и основании неравенства между людьми - Жан-Жак Руссо

11

Между людьми, которых Мы знаем, или чрез самих себя, или по историям, или от странствующих, есть один черные, другие белые, и некоторые красные, иные носят длинные волосы, а некоторые имеют как кудреватую шерсть; одни совсем косматы, другие не имеют и бороды; были, а может быть и ныне еще есть, страны людей имеющих рост гигантский, и оставя басню о Пигмеях, которая может легко быть не иное что, как только увеличение, известно то, что Лапонцы, а особливо Гренландцы, гораздо меньше следственного человеческого росту уверяют еще, якобы есть целые народы, которые имеют хвост, так как четвероногие животные: и, не веря слепо оказаниям Геродотовым и Ктезиасовым, можно, по крайней мере, вывести из них следующее весьма вероятное мнение, что если бы можно было сделать обстоятельные примечания в сих древних временах, в которых разные народы следовали обрядам жизни разнственнейшим нежели ныне, то приметили бы также в образе и состоянии тела гораздо удивительнейшие разности. Все сии действия, о которых легко можно предложить доказательства неоспоримые, могут только тех удивить, кои привыкли видеть те единые предметы, какие их окружают, и которые не ведают о сильных действах различных климатов, воздуха, пищи, способов жизни и привычки вообще, а особливо преудивительной силы тех же самых причин, когда они действуют беспрестанно чрез долгое последствие родов. Ныне, когда коммерция, путешествия, победы, более соединяют разных народов, и как способы жизни их непрестанно становятся сходственнее чрез частое между ними сообщение, примечается, что некоторые разности между разными народами убавились; и на пример: каждый может приметить, что французы нынешних времен не имеют уже той величины стана, той белизны и белокурых волос, какие описывали историки латинские, хотя время и притом смешение франков и нормандцев, которые также белы и белокуры, долженствовало бы восстановить то, в чем сообщение с римлянами может быть умалило силу климата в составлении естественном, и в цвете лица жителей. Все сии примечания о переменах, которые тысяча причин могут произвести и уже произвели самым делом в человеческом роде, заставляют меня сомневаться в том, что разные животные, подобные человеку, приемлемые от странствующих за скотов без дальнего исследования, по причине некоторых разнствий, каковые они усматривали в наружном составлении, или потому только, что сии животные не говорили, не были ли в самом деле подлинные дикие люди, которых племя, рассеянное издревле по летам, не имело случая открыть никакой действующией способности, не получило ни малой степени совершенства, и так находились еще в первобытном естественном состоянии. Приобщим здесь пример тому, что я чрез сие сказать хочу. // «Находится, – говорит переводчик истории о путешествиях, в королевстве Конго, – множество великих животных, которых называют Оранг-Утанг в Восточной Индии, которые имеют как будто посредственность в подобии между людей и больших обезьян». Баттель объявляет, что в лесах Маиомбских, в королевстве, называемом Лоанго, есть два рода чудовищ, из которых больших называют Пангос, а других Аниокос. Первые имеют совсем подобие человеческое, но гораздо толще, и весьма высокого роста. Лицо у них человеческое, глаза весьма впали, на руках у них, на щеках и на ушах волос нет никаких, кроме бровей, на которых волосы весьма долгие. Хотя все прочее тело у них космато, но те волосы гораздо не густы и цвет их темноватый. Наконец, единая только часть, которая их различает от людей, есть нога, понеже она у них без икры, они ходят прямо держа руками волосы зашейные; их убежище в лесу, они спят на деревьях, и делают себе там некоторый род шалаша, который прикрывает их от дождя. Пища их состоит в плодах или диких орехах. Никогда они не едят мяса; черные люди тамошние, проходя сквозь леса, имеют обыкновение зажигать огонь ночью. Они примечают, что утром по отшествии их Пангосы заступают место их вокруг огня, и не отходят доколе он не погаснет: ибо совсем проворством своим не имеют они смысла продолжать его, принося дрова. // Они ходят иногда множеством, и убивают тамошних черных жителей прохожих чрез леса, нападают еще и на слонов, которые приходят для соискания пищи в места ими обитаемые, и столько докучают им ударами рук своих и палок, что принуждают их обращаться в бегство с великим криком. Никогда Пангоса Живаго не лавливали, для того, что они столь твердого сложения, что и десяти человек не довольно его остановить; но черные ловят их множество маленьких убивая прежде матерей, за которых дети весьма крепко держатся: когда кто из сих животных умрет, то прочие покрывают его тело набрав несколько сучья и листьев. Пурхасий прилагает, что в разговорах, которые он имел с Баттелем, слышал он от него самого, что один Панго у него унес маленького Арапа, который препроводил целый месяц в сообществе сих животных; ибо они не причиняют никакого вреда людям, коих они похищают, по крайней мере, когда оные на них не устремляют взоров, как то приметил сей маленькой Арап. Баттель не описал другого рода из сих чудовищ. // Даппирь утверждает, что королевство Конго наполнено сими животными, которых в Индии называют Оранг-Утанг, то есть, лесные жители, а Африканцы называют их Кояс-Моррос. Сей скот, говорит он, столько подобен человеку, что некоторым странствующим пришло на мысль заключить, якобы они происходили от смешения женщины с обезьяненным самцом: химера, которую и сами Арапы отвергают. Один из сих животных был привезен из Конго в Голландию, и представлен Принцу Оранскому Фридриху Генриху. Он был росту трехлетнего младенца, и толстоты посредственной, но как четвероугольной и изрядного размера, весьма проворен и скор, ноги жирные и крепкие, весь перед тела был у него нагой, но зад покрыт волосами черными. При первом взгляде лицо его сходствовало с человеческим, но он имел нос плоский и короткий с выгибом, уши подобны человеческим, груди, ибо то была женского рода, были толсты, пуп впал, плечи весьма изрядно сложены, руки разделены на пальцы, икры и пяты жирные и тельны. Она ходила часто прямо на ногах, и в состоянии была поднимать и носить довольной величины тягости. Когда желала она пить, то приподымала рукою верх кружки, и поддерживала низ другою. Потом обтирала изрядно губы, ложилась спать головою на подушку, прикрываясь толь искусно, что можно б почесть ее за человека лежащего на кровати. Арапы странные делают рассказы о сем животном. Они сказывают, что оные не только насилуют женок и девок, но осмеливаются нападать и на вооруженных людей. Словом, много видимо, что то Сатиры древних. Меролла говорит может быть о сих скотах, когда рассказывает, что Арапы в своих охотах ловят иногда мужчин и женщин диких. // Упоминается еще о сих родах животных человекообразных в третьем томе той же истории о путешествиях, под именем Бегго и Мандрилла; но держась пред сим предложенных известий, во описании сих называемых чудовищ находится удивительное сходство с человеком, и разности меньшие нежели можно иногда означить от одного человека к другому. Не видно в сих описаниях причин, на которых сии сочинители основываясь, не дают помянутым животным имени человека дикого; но легко догадаться можно, что то для их глупости, и для того, что они не говорят причины весьма слабые для того кто знает, что хотя органы у словесные суть естественны человеку, но слово само собою однако же ему неприродно, но кто это знает, до какого степени совершенствование человека могло вознести человека гражданского выше его первобытного состояния. Малое число строк, содержащихся в сих описаниях, могут нам дать на рассуждение сколь худо сии животные были примечены, и с какими предрассудками они были рассматриваемы. Например: они названы чудовищами или уродами, однако ж, соглашаются притом, что они рождают. В одном месте Баттель говорит, что Пангосы убивают Арапов, проходящих чрез лес: в другом Пурхасий прилагает, что они им не причиняют никакого вреда, когда их и нечаянно поймают, по крайней мере, ежели пристально на них не смотрят. Пангосы сбираются около огня раскаленного черными людьми тогда, как сии отходят, и уходят также сами как огонь загаснет: вот действо, и вот толкование примечателя: ибо с великим проворством не имеют они довольно смысла продолжать огонь, принося дрова. Желал бы я отгадать, как Баттель или Пурхасий, его скропатель, мог знать, что удаление Пангов было по причине неразумения а неизволения их. В климате, в каком лежит Лоанго, огонь не весьма нужная вещь животным, и если черные люди его возжигают, то не столь от холоду, как для устрашения диких зверей, и так весьма то внятно, что повеселясь несколько пламенем, или довольно нагревшись, Пангосы скучают оставаться всегда на одном месте, и отходят для соискания себе корму, которое требует больше времени нежели тем, кто ест мясо. Сверх того известно, что большая часть животных, не исключая и человека, суть естественно ленивы, и отвергают всякое попечение, кроме самых необходимых нужд. Наконец весьма странно кажется, чтоб Пангосы, которых проворство и силу превозносят, Пангосы, которые умеют погребать своих мертвецов, и делать шалаши из сучья и листьев, не умели положить полена в огонь. Я помню, что видел я обезьяну исправляющую сие действие, которое хотят отнять у Пангосов, правда, что как мои мысли не были обращены к сей стороне, то и сам сделал тот же проступок в котором виню наших странствующих, и я пренебрег исследовать то ли было точно намерение обезьяны, чтоб продолжать огонь, или просто только, как я думаю, дабы подражать действию человека. Но как бы то ни было, весьма то доказано, что обезьяна не составляет некоторого особливого вида человека; не только потому, что она лишена способности говоришь, но особливо для того, что весьма достоверно, что род сей не имеет способности получать в чем-либо от времени до времени большее совершенство, каковое свойство есть собственное рода человеческого. Но такового испытания кажется совсем не делано в рассуждении Пангосов, и Оранг-Утангов, дабы можно было произвести такое же заключение, однако же было бы средство, по которому, если бы Оранг-Утанги, и прочие, были рода человеческого, примечатели самые грубые могли бы в том, и еще доказательно, увериться; но кроме что единого возрождения человеческого довольно для сего опыта, оной должно почесть неудобоисполнимым для того, что надобно, дабы то, что есть только единое положение, было доказано за истину, прежде нежели опыт, который долженствует утвердить действо, может быть предпринят невинным образом. // Скоропостижная рассуждения, которые не суть плодом просвещенного ума, подвержены тому, чтоб вдаваться в излишества. Наши странствующие без чинов делают скотов под именем Пангосов, Мадриллов и Оранг-Утангов, из самых тех тварей, из которых под именем Сатиров, Фавнов, Силванов, древние богов делали. Может быть, по точнейшем разыскании найдется, что то люди, между тем, кажется мне, что столько же есть причины соглашаться в том с мнением Меролловым, как монаха ученого, самовидца, и который, со всей своей простотой, был однако ж человек остроумной, сколько с купцами, Баттелем, Даппиром, Пурхасием, и другим подобным скропальщикам. // Какое рассуждение, думаете вы, учинили бы такие примечатели о младенце найденном в 1694 году, о котором я говорил пред сим, которой не подавал ни малейшего знака разума, ходил на руках и на ногах, не имел никакой речи, и произносил звуки голоса ни в чем несходственные с гласом человеческим. Он чрез долгое время не достиг до того, продолжает тот же философ, который об нем описывает, чтоб извести несколько слов, да и после того произносил оные невежественным образом. Как скоро он начал говорить, то спрашивали у него о его прежнем состоянии, но он не больше о том помнил, как мы памятуем о том, что с нами происходило в колыбели. Если бы по несчастию сей младенец попался в руки наших странствующих, то не можно сомневаться, чтобы они приметив его молчание и неосмысленность, не приняли намерения отпустишь его возвратно в лес, или заключить в зверинец, а после того они ученым образом стали бы рассказывать о нем в преузорочных своих описаниях, как о скоте весьма недостойном любопытства, и довольно подобном человеку. // С три или четыреста лет, как жители Европейские рассыпались по всем другим частям света, издают непрестанно новые собирания путешествий и описаний своих; я уверен, что мы никого из людей не знаем, кроме одних Европейцев, да и то еще по смешным не истребившимся и в самых ученых людях предрассудкам, кажется, что всякой под оным великолепным именем ручательства о познании человека, простирает оное только до людей своей земли, участные люди сколько ни ездят туда и сюда, но философия кажется не путешествует, по чему в каждом народе она мало способна для другого народа. Причина сего видима ясно, по крайней мере, в рассуждении отдаленных стран: почти только четыре звания людей предприемлют дальние странствования, а именно: мореплаватели, купны, солдаты и проповедователи: но не должно почти ожидать чтобы три первопомянутые сих званий снабжали свет настоящими примечателями а что касается до четвертого, то сии упражняясь в высочайшем деле, на которое они призваны, хотя бы они и не подвержены были предрассудкам своего звания, как все прочие, должно думать, что не попустятся они добровольно в изыскания, которые кажутся сущим только любопытством, и которые отвратят их от важнейшего исправления того, к коему они определены. А притом для проповедования полезным образом Евангелия нужна только ревность, а прочее Бог сам подает. Но чтоб научиться познанию людей, то надобно иметь таланты, которых Бог подавать никому не обязался, и которые не всегда бывают уделом сих святых мужей. Нет ни единой книги о путешествиях, в которой бы не находилось описания о свойствах и нравах, но крайне удивительно видеть, что сии люди, которые описывают о столь многих вещах, не иное что говорили как то, что уже давно каждому было известно, не могли ничего приметить в другом краю света, кроме того, чтобы весьма удобно было им увидеть не выходя из своей улицы, и что оные истинные черты, различающие народов, и поражающие око, почти всегда сокрыты были от их глаз, от сего то произошло преизрядное нравоучительное, толь много повторяемое толпою философов, что люди повсюду те же, что как они имеют везде те ж страсти и пороки, то весьма бесполезно искать того, как бы изобразить свойства разных народов, которое рассуждение столько же основательно, как бы кто сказал, что не возможно различить Петра с Яковом для того, что они оба имеют нос, рот и глаза. // Не уже ли не узрим ми никогда возрождение тех счастливых времен, в которые народы не вмешивались философствовать, не Платоны, Талесы и Пифагоры, объяты будучи ревнительным желанием знания, предпринимали наивеличайшие странствования единственно для того, чтоб научиться, и отлучались в дальние страны для свержения ига предрассуждений своих стран, научиться знать людей по их сходствам и разнствиям, и приобрести всеобщее оное познание, которое не до одного века, или до одной страны принадлежит исключительно, но будучи всех времен и всех стране, есть так сказать, общая наука премудрых? // Удивляются пышности некоторых любопытных людей, которые предпринимали, или заставляли предпринимать с великим иждивением путешествия на восток с учеными людьми и с живописцами, для изображения развалин древних зданий, и разобрания или описания надписей, но я с трудом могу попять, как можно в таком веке, в котором все похваляются преизрядными званиями, не найдется двух человек согласных между собою и богатых, одного деньгами, а другого разумом, обоих любящих славу и ищущих бессмертия, из которых бы один хотел жертвовать двадцать тысяч шалеров. из своего имения, а другой десять лет жизни своей, на преславное странствование вокруг всего света, дабы учиться познать не травы все и камни, но напоследок когда-нибудь человека и нравы, и которые бы после толь многих веков, употребленных на измерение и рассмотрение дому, вздумали, наконец, пожелать узнать его жителей. // Академики, посланные в Северную часть Европы и в Южную Америку, имели более себе предмет осмотреть оные как геометры, нежели как философы. Между тем как они вдруг были и то и другое, то невозможно почитать совсем неизвестными те страны, которые осмотрены и описаны такими людьми, как были Г. Кондамин и Г. Мопертви. Золотых дел мастер Шардеп, странствовавший так как Платон, ничего не оставил, чтоб не рассказать о Персах; Китай кажется довольно примечен Иезуитами. Кимпфери дает сносное понятие о той малой части Японии, которую он видел. Кроме ж как чрез сии известия мы почти не знаем народов восточной Индии, поелику туда путешествуют такие Европейцы, которые пекутся наполнить более мешки свои нежели головы. Целая Африка, и ее бесчисленные жители, столь отменные по свойству своему как и цветом, остались еще неописанными, весь круг земного шара покрыт народами, которых мы знаем только одни имена, а совсем тем мешаемся рассуждать о человеческом роде! Положим Монтесквия, Буфона, Дидерота, Дюклоса, д’Аламберта, Кадиллака, или им подобных людей, путешествующих для научения своих современников, примечающих и описывающих таким образом, как умеют, Турцию, Египет, Барбарию, владение Марокское, Гвинею, Кофрскую землю, внутренность Африки и ее восточные берега, Малабары, Могольскую землю, берега реки Гангеса, королевство Сиамское, Пегу и Дава, Китай, Татарию, Мексику, Перу, Хилию, Магелландские земли, не запамятуй притом и Патагонов, истинных или ложных, Тюкуман, Парагай, если возможно Бразилию, наконец Караибов, Флориду, и все дикие страны, в которые путешествие есть самое нужнейшее изо всех, и такое, что его должно исполнить с крайним попечением, положим, что сии новые Геркулесы, по возвращении из пугай толь достопамятного, сочинили бы в досужное время Историю Натуральную, Моральную и Политическую обо всем что они видели, то мы сами увидели бы новый свет, вышедший из их пера, и так научились бы знать и собственный наш свет. Я говорю, что когда таковые примечатели утвердят о каком животном, что то человек, а о другом, что то скат, тогда должно поверить им; но весьма неразумно было бы полагаться на невежественных странников, о которых иногда приходит искушение сделать тот самый вопрос, который они решить принимаются в рассуждении других животных.