Читать интересную книгу Рассуждение о начале и основании неравенства между людьми - Жан-Жак Руссо

5

Если найдется кто из моих читателей столь худой физик, чтоб похотел мне поспорить о положении сего плодородия, природного земле, то я ему ответствую следующим: // Как произрастания получают к напитанию своему больше существенности от воздуха и воды, нежели от земли, то из сего происходит, что они истлевая возвращают земле больше, нежели из нее вытягивают. Сверх того же, определяет воду дождевую удерживая пары. Таким образом в лесу береженном долговременно не трогая верхний слой земли, служащей к произрастанию, нарочито умножится, но как животные возвращают гораздо менее земле, нежели сколько из нее получают, а люди тратят безмерное множество лесу и всякого произращения огнем и на другие употребления: то из сего следует, что верхний слой земли в стране населенной долженствует всегда уменьшаться, и сделаться наконец таким, как Земля Аравии каменистой, и многих других восточных стран, которых климат в самом деле всех древнее был населен, и где ныне не находят ничего кроме соли и песку, ибо соль из былья и из животных остается между тем, как все прочие части делаются летучими. Г. Буфон в Истории Натур. // Можно прибавить к сему доказательство действительное из множества дерев и растений всякого рода, которым и были преисполнены все пустые острова, найденные в сих последних веках, и еще из того, что История нам объявляет о лесах дремучих, которые надлежало вырубить во всей земле по мере того, как распространялись народы и приходили в просвещение. На сие я сделаю следующие три примечания: первое, что ежели есть какой род растений, который бы мог заменить истощение материи произрастающей. Бывающее от животных, по мнению Г. Буфона, то к сему особливо принадлежат деревья, которых верхи и листья их забирают в себя воды, и более паров, нежели все прочие растения. Второе, что истощение поверхности земли, то есть трата существа способствующего к растению, должно ускоряться по мере того, как земля более вспахивается, и жители, сделавшись искуснее, поедают в большем против прежнего изобилий произведения всякого рода. Третье и самое нужнейшее из моих примечаний есть, что плоды древ приносят животным пищи гораздо больше, нежели иное какое растение, который опыт я сам делал, сравнивая произращения двух равных плоскостей земли величиною и добротой, одно насеяв каштанами, а другую хлебом.

6

Между четвероногими животными два различия самые всеобщие родов плотоядных производятся, одно от вида зубов, а другое от сложения внутренностей. Животные, питающиеся растениями, все имеют зубы плоские, как на пример: конь, вол баран, заяц; но плотоядные все имеют зубы острые, как то есть: кошка, собака, волк, лисица: что же до внутренностей надлежит, то в животных, питающихся плодами, имеются такие черева, которых в плотоядным нет, как на примере большая кишка. И так кажется, что человеке имея зубы и утробу подобные тем, как имеют животные питающиеся плодами, должен быть естественно вмещено в число сего рода, и не только примечания анатомические утверждают сие мнение, но и писания древних оному благоприятствуют. «Дицеарх, – говорит блаженный Иероним, – объявляет в своих книгах о древностях греческих, что во время владения Сатурнова, когда земля еще была сама собою плодородна, никто из людей мяса не вкушал, но все питались плодами и овощами естественно растущими». (Кн. 2.на Иовиниана.) Можно из сего усмотреть, что я оставляю многие выгодности, которые бы я мог здесь в мою пользу представишь. Ибо как добыча есть почти единая причина, которая производит сражения между кровожаждущих зверей, а питающиеся плодами пребывают всегда между собою в непрерывном мире, то ежели человеческий род есть из числа сих последних, можно ясно видеть, что он имел бы гораздо более способности к пропитанию себя в состоянии естественном, и гораздо меньше надобности и случая из оного выйти.

7

Все знания, требующие рассуждения, и все те, которые приобретаются только сцеплением понятий, и доходят до совершенства с продолжением времени, кажутся совсем превосходят силу дикого человека, потому что не имеет он сообщения с подобными себе, то есть, что не имеет он орудий, служащих к сему сообщению, и надобностей, которые делают оное нужным. Его знание и досуг ограничивается только тем, чтобы прыгать, бегать, биться, кидать камни, и взлезать на дерево. Но если он не знает кроме сих вещей, то в возмездие знает он их гораздо лучше нежели мы, которые в них столько нужды не имеем; и как оные зависят единственно от упражнения телесного и не приемлют никакого сообщения, ниже приращения от одного человека к другому, то первый человек мог быть в них столько искусен, как и потомки его. // Описания странствующих наполнены примерами о силе и крепости людей живущих в странах варварских и диких народов; и не менее того превозносят их проворство и легкость: а как надобны только глаза, чтобы сие приметить, то ничто не препятствует верить свидетельствам сих самовидцев. Я возьму для сего несколько примеров на удачу из первых, книг попавшихся мне в руки. // «Готентоты, – говорит Колбен, – лучше разумеют рыбную ловлю, нежели Европейцы живущие на мысе. Их искусство равно в неводах, удах и других к тому употребляемых способах, на озерах и в реках. Но столько ж искусно ловят они рыбу руками, их проворство в плавании несравнительно. Их плавание имеет в себе нечто преудивительное, и совсем им только одним свойственное. Они плавают имея став свой прямо и руки простертые по верх воды, так что кажется будто бы они шли по земле. В самом пущем волнении морском, и тогда как волны горами кажутся, они, так сказать, пляшут по волнам поднимаясь и опускаясь как кусок коркового дерева. // Готентоты, говорит тот же писатель, суть проворства ужасного в ловле зверей, и легкость их в бегстве превосходит воображение. Он удивляется, что они чаще не делают худого употребления из легкости своей, что однако ж иногда случается, как то можно рассудить по примеру, который он при сем прилагает. «Один Голландский матрос, выгрузившись на мыс, – говорит он, – отдал Готентоту нести за собою в город сверток табаку, в котором было весу до двадцати фунтов. А когда они отошли от товарищей на несколько шагов, то Готентот спросил у Голланлца, умеет ли он бегать?» «Бегать?», – отвечал Голландец. – Да. Очень хорошо». «Посмотрись», – сказал Африканец, и, побежав с табаком в ту ж минуту, ушел из виду вон. Матрос смутившись от толь чудной скорости, не вздумал его преследовать, и так уже никогда не видал ни табаку своего, ни Готентота. // Они имеют взор столь быстрый, и руку столь верную, что Европейцы с ними никак в том сравниться не могут. На сто шагов попадают они камнем в цель величиною в половину копейки, а всего удивительнее то, что вместо устремления глаз на цель, как обыкновенно мы делаем, они беспрестанно у них движутся и поворачиваются. Кажется, как будто бросаемые ими камни несет невидимая рука. // Отец дю Тертр говорит почти точно тоже о диких Аншилиззах, что вы теперь прочли о Готентотах мыса Доброй Надежды. Он превозносит особливо их меткость, с какою они стреляют из луков, и убивают безошибочно на полете птиц, и на плыву рыб, которых потом берут они ныряя. Дикие Американцы северной части не меньше сего славны силою и проворством, и вот один пример, которой может подать способ рассуждать об индейцах Америки Южной части. // В 1746 году, один Индеец из Буенос-Эвреса, будучи осужден к посылке на галеру в Кадикс, предложил Губернатору, что он желает выкупить свободу свою, подвергнув жизнь свою опасности на Всенародном празднестве. Он обещал сразиться с самым злобнейшим буйволом безо всякого иного оружия, кроме одной веревки, что он его поборет, что схватив его веревкой за такое место, какое ему назначат, что он его оседлает, взнуздает, сядет на него верхом, и сидя на нем, победит еще двух буйволов самых жестоких, каких только выпустят из зверинца, и потом всех трех сряду, одного за другим, побьет в самую ту минуту, когда ему будет повелело, не требуя ни от кого помощи: что и было ему учинить позволено. Индеец сдержал слово свое, и успел во всем, что он обещал каким образом поступил он при сем случае, и подробность сего сражения, можно увидеть в 1 томе, в 12 части, примечании об Истории Нат. г. Готия, откуда сие обстоятельство взято, на стран. 262.

8

«Продолжение жизни лошадиной, – говорит, Г Буфон, – измеряется так, как и во всяком роде животных по продолжению времени их возраста. Человек имея четырнадцать лет росши, может жить в шесть или семь раз против сего времени, то есть, девяносто и сто лет, лошадь же, которой возраст свершается в четыре года, может также жить в шесть или семь раз более сего времени, то есть 25, или и до тридцати лет. Примеры, кои могут быть противными сему правилу, столь редки, что не должно взирать на них как на исключение, из которого можно бы было что-либо вывести. И как лошади толстые породы совершают возраст свой в меньшее время, нежели тонкие, то и живут они не столь долговременно, и становятся стары в пятнадцать лет».