Читать интересную книгу Н. В. Гоголь и Россия. Два века легенды - Леонид Крупчанов

Величайшим творческим авторитетом для Пушкина, как и для Гоголя, был Шекспир. Можно сказать, что оба они принадлежали в литературе к шекспировской школе с русской спецификой. В ноябре 1830 года, ознакомившись с трагедией М. П. Погодина «Марфа Посадница», Пушкин пишет Погодину, выделяя крупным шрифтом шекспировские стиль и метод: «Что за прелесть сцена послов! Как Вы поняли русскую дипломатику! А вече? А посадник? А князь Шуйский? А князья удельные? Я Вам говорю, что это всё достоинства – ШЕКСПИРОВСКОГО». В заметке «О «Ромео и Джюльетте» Шекспира» (1830) Пушкин, отделяя трагедию от других пьес Шекспира, всё же относит ее к его «системе», к «вольной и широкой его кисти», отразившей местность, климат и обстановку современной ему Италии. Пушкин считает Шекспира единственным писателем, оказавшим влияние на его поэзию. Русские летописи и Шекспир позволили ему (как он сам полагает) создать трагедию «Борис Годунов». «Не смущаемый никаким иным влиянием, – пишет он, – Шекспиру я подражал в его вольном и широком изображении характеров, в небрежном и простом составлении планов». Не придворные трагедии Расина, полагает он, а «народные законы драмы Шекспировой» соответствуют русскому театру. Характеры, созданные Шекспиром, не олицетворяют собой какую-то одну страсть, подобно героям Мольера, а являются разносторонними, исполненными многих страстей.

Эта особенность характерна и для отрицательных персонажей Шекспира, которые отличаются глубиной и многообразием. Пушкин переводил Шекспира, в то же время подражая ему. Его поэма «Анджело» и набросок «Мера за меру» представляют собой свободный перевод трагедии Шекспира «Мера за меру».

Высокую оценку Пушкин дает Вальтеру Скотту, поэту и прозаику. Среди его стихов можно встретить вольный перевод шотландских баллад Скотта.

В статье «О романах Вальтера Скотта» (1830) Пушкин пишет: «Главная прелесть романов Вальтер Скотта состоит в том, что мы знакомимся с прошедшим временем не с напыщенностью французских трагедий, – не с чопорною чувствительностью романов…, но современно, но домашним образом». Пушкин замечает при этом, что ни Шекспир, ни Гёте, ни Вальтер Скотт «не имеют холопского пристрастия к королям и героям». Очевидно, что и в исторических жанрах Пушкин тяготеет к реализму с его социальной, исторической и психологической объективностью в художественном творчестве.

Великим поэтом считает Пушкин Мильтона, автора «Потерянного рая». В связи с вышедшим в 1836 году в Париже французским переводом «Потерян ного рая», выполненным Шатобрианом, и возникшей по этому поводу полемикой во французской и английской критике, Пушкин пишет большую статью «О Мильтоне и о шатобриановом переводе «Потерянного рая»». Отмечая заслуги Шатобриана в этом его подстрочном переводе, Пушкин утверждает, что подобный перевод «никогда не может быть верен», так как каждый язык имеет свои стилистические особенности для передачи смысловых мотивов произведения. Это особенно следует отнести к Мильтону, поэту, по словам Пушкина, одновременно «изысканному и простодушному, темному, запутанному, выразительному, своенравному и смелому даже до бессмыслия». Переводить, по мнению Пушкина, следует «дух, а не букву», так как читатели хотят видеть Данте, Шекспира, Сервантеса «в их народной одежде и с их природными недостатками». Менее всего повезло в этом отношении Мильтону, особенно в переводах молодых переводчиков Альфреда де Виньи и Виктора Гюго, писателей «новейшей романтической школы», совершенно исказивших Мильтона. В этих переводах Мильтона, великого писателя, по словам Пушкина, «сурового фанатика, строгого творца «Иконокласта» и книги Defensio populi», нет «ни исторической истины, ни драматического правдоподобия». Таким образом, и в переводах критерием качества остаются для Пушкина «законы» шекспировского творчества.

Французская литература

Отношение Пушкина к Вольтеру спокойное: он считает его философом ушедшего XVIII столетия, в котором для XIX века ценность составляла только поэзия. Пушкин в связи с этим еще весною 1820 года пишет в письме к Вяземскому, имея в виду П. А. Катенина: «Он опоздал родиться – и своим характером и образом мыслей весь принадлежит XVIII столетию. В нем та же авторская спесь, те же литературные сплетни и интриги, как и в прославленном веке философии. Тогда ссора Фрерона и Вольтера занимала Европу, но теперь этим не удивишь; что ни говори, век наш не век поэтов, жалеть, кажется, нечего – а все-таки жаль. Круг поэтов делается час от часу теснее – скоро мы будем принуждены, по недостатку слушателей, читать свои стихи друг другу на ухо…» Спустя два года, в сентябре 1822 г. в письме к тому же Вяземскому Пушкин защищает жанр Вольтеровской («пасквильной») сатиры: «Уголовное обвинение, по твоим словам, выходит из пределов поэзии; я не согласен, – пишет Пушкин. – Куда не досягнет меч законов, туда достает меч сатиры. Горацианская сатира, тонкая, легкая и веселая, не устоит против угрюмой злости тяжелого пасквиля. Сам Вольтер это чувствовал». Пушкин здесь оправдывает свой выпад против «американца» Ф. И. Толстого в «Послании к Чаадаеву», явившийся в свою очередь ответом на предшествовавшее язвительное выступление Толстого в адрес Пушкина. Отвечая Вяземскому, утверждавшему, что у редактора журнала «Вестник Европы» М. Т. Каченовского имеется своя позиция, Пушкин на французском языке цитирует Вольтера: «Каченовский представитель какого-то мнения! «Voila des mots qui hurlet de se trouver ensemble”» (Вот слова, которые вопиют, находясь друг подле друга). Художественный метод Вольтера Пушкин связывает с древнегреческим классицизмом. Он пишет Вяземскому 5 июля 1824 года: «Век романтизма не настал еще для Франции – Лавинь бьется в старых сетях Аристотеля – он ученик трагика Вольтера, а не природы». Считая покровительство сильных людей, монархов, меценатство полезным для искусства, Пушкин в ряду произведений других авторов в качестве лучшей называет поэму Вольтера «Орлеанская девственница», написанную, по его словам, «под покровительством Фридерика». Работая над историей Петра I, Пушкин в письме от 24 февраля 1832 года к А. Х. Бенкендорфу просит разрешения «рассмотреть находящуюся в Эрмитаже библиотеку Вольтера, пользовавшегося разными редкими книгами и рукописями, доставленными ему Шуваловым для составления его «Истории Петра Великого». Летом 1834 года, во время печатания «Истории Пугачева» Пушкина, между ним и его лицейским другом М. Л. Яковлевым, который был назначен начальником типографии II отделения (где печаталась «История Пугачева»), произошла небольшая письменная дискуссия в связи с упоминанием в труде Пушкина имени Вольтера. 12 августа 1834 года Яковлев спрашивает Пушкина в своем письме: «Нельзя ли без Вольтера?» В ответном письме Яковлеву Пушкин разъясняет: «А почему ж? Вольтер человек очень порядочный, и его сношения с Екатериною суть исторические». Но так как Яковлев настаивал, то Пушкину пришлось согласиться. Тогда же в короткой записке Яковлеву он пишет: «Из предисловия (ты прав, любимец муз!) должно будет выкинуть имя Вольтера, хоть я и очень люблю его».

Пушкин считает, что во Францию еще не пришел романтизм, что она целиком во власти классицизма. Только Ламартин, по его словам, «хорош какой-то новой гармонией» в «Наполеоне» и в «Умирающем поэте». Андре Шенье «из классиков классик – от него так и несёт древней греческой поэзией», – пишет Пушкин о своем любимом, прелестном» французском поэте, стоившем ему царской опалы. Пушкин предсказывает большую революционную поэзию во Франции, а пока эта поэзия уступает русской. В письме Вяземскому 5 июля 1824 года из Одессы он пишет: «Вспомяни мое слово: первый гений в Отечестве Расина и Буало ударится в такую бешеную свободу, в такой литературный карбонаризм, что твои немцы – а покамест поэзии во Франции менее, чем у нас». Стихотворные наброски Пушкина «Из Вольтера» (1825) представляют собой переложение сказки Вольтера «Что нравится женщинам». В 1836 году Пушкин публикует в «Современнике» свой обширный комментарий к вышедшей в Париже переписке Вольтера с де Броссом. Хотя эта переписка касается деловых вопросов, Пушкину удалось высказать свой взгляд и на творчество Вольтера и на особенности его личности. Эту остроумную переписку Пушкин рассматривает как милое чудачество автора «великих творений», являющихся, по словам Пушкина, «предметом наших изучений и восторгов». Противоположные чувства вызвали у Пушкина письма Вольтера периода его ссоры с немецким королем Фридериком II во второй половине 1750-х годов. К этому времени (1758 год) относится и переписка Вольтера с де Броссом. «Он хотел на всякий случай помириться с своим отечеством (Францией, откуда в свое время был изгнан – Л. К.), – пишет Пушкин, – и желал иметь одну ногу в монархии, другую в республике – дабы перешагать туда и сюда, смотря по обстоятельствам». При бегстве из Берлина сам напросился на жалкое унижение, возвращая Фридерику II дарованные им же награды. «Вольтер, во все течение долгой своей жизни, никогда не умел сохранить своего собственного достоинства. – Пишет Пушкин. – Наперсник государей, идол Европы, первый писатель своего века, предводитель умов и современного мнения, Вольтер и в старости не привлекал уважения к своим сединам: лавры, их покрывающие, были обрызганы грязью». Пушкину, не по своей воле находившемуся в железных тисках своих царей, непонятно, как Вольтер мог добровольно променять свою независимость на сомнительные милости «чужого» короля. Пушкин рассматривает это поведение как «слабости» гения. «Настоящее место писателя есть его ученый кабинет… Независимость и самоуважение одни могут нас возвысить над мелочами жизни и над бурями судьбы», – заключает он.