много себе позволяете.
Я поднял бровь:
— И это все, что вы можете мне сказать? Ну, тогда держись, Дэнни.
Я спрыгнул со стола.
Он отпрянул в своем кресле, откатив его от меня, но я повернулся к нему спиной и направился к двери. Там я оглянулся:
— Когда я через пять минут позвоню Тревору Стоуну и расскажу ему, что вы трахаете его дочь, может, передать ему что-нибудь от вас лично?
— Вы не посмеете.
— Не посмею? Да у меня есть снимки, Дэнни.
Все-таки приятно наносить сокрушительные удары.
Рука Дэниела Гриффина поползла вверх, и он несколько раз глотнул. Он вскочил с такой стремительностью, что кресло его крутанулось, а он простоял секунду, опершись о стол и глотая кислород.
— Вы работаете на Тревора? — выговорил он.
— Раньше работал, — сказал я. — Теперь — нет. Но телефон его у меня записан.
— И вы, — сказал он звенящим голосом, — остались ему верны?
— Вы вот не верны! — сказал я, издав короткий смешок.
— Я про вас спрашиваю.
Я покачал головой:
— Я не люблю его и дочь его не люблю, и, насколько я знаю, оба они могут пожелать моей смерти сегодня в шесть часов вечера.
Он кивнул:
— Это опасные люди.
— Знаете что, Дэнни? Расскажите мне что-нибудь, чего я еще не знаю. Что вам полагается сделать для Дезире?
— Я… — Он покачал головой и отошел к маленькому холодильнику в углу. Он наклонился к холодильнику, и я вытащил пистолет и снял его с предохранителя.
Но он вытащил из холодильника лишь бутылку «Эвиана». Выглотав с полбутылки, он вытер рот тыльной стороной руки. Когда он увидел пистолет, глаза его расширились. Но я лишь пожал плечами.
— Он очень дурной, мерзкий человек, и он умирает, — сказал Гриффин. — Мне приходится думать о будущем. Приходится думать о том, в чьи руки перейдут его деньги, когда он умрет. Кто станет держателем кошелька, если угодно.
— И немалого кошелька, — заметил я.
— Да. В один миллиард сто семьдесят пять миллионов долларов по последним подсчетам.
От этой цифры я несколько оторопел. Такая сумма, наверное, одна может заполнить грузовик или банковский сейф. А возможно, в грузовик или в сейф она и не уместится.
— Так это уж не кошелек, — сказал я. — Это прямо национальный валютный запас!
Он кивнул:
— И деньги эти надо куда-то направить, когда он умрет.
— Бог мой, — сказал я. — Вы собираетесь изменить его завещание.
Он отвел глаза и стал смотреть в окно.
— Или же вы уже его изменили, — сказал я. — Ведь и он изменил завещание после покушения на него, не правда ли?
Не сводя глаз со Стейт-стрит и задней стороны «Сити-Холл-Плаза», он кивнул.
— Он вычеркнул Дезире из завещания?
Опять кивок.
— К кому же теперь переходят деньги?
Никакого ответа.
— Дэниел, — повторил я, — к кому же теперь переходят деньги?
Он махнул рукой.
— На разнообразные нужды пойдут — университетские стипендии, библиотеки, на медицинские разработки — всякое такое.
— Чепуха. Бескорыстием он не отличается.
— Девяносто два процента всего капитала пойдет в частную трастовую компанию его имени. Как адвокату мне поручено каждый год снимать оттуда известный процент и направлять его в вышеуказанные медицинские учреждения. Прочее остается в трастовой компании и приумножается.
— Какие же это медицинские учреждения?
Он оторвал взгляд от окна.
— Специализирующиеся на криогенных разработках.
Я чуть было не расхохотался.
— Так этот полоумный хочет, чтобы его заморозили?
Он кивнул:
— До тех пор, пока не найдут средство от рака. А проснувшись, он все равно будет входить в число богатейших людей планеты, потому что одних только процентов с его капитала хватит на то, чтобы покрывать инфляцию вплоть до трехтысячного года.
— Погодите-ка, — сказал я. — После смерти, или там замороженный, или еще какой-нибудь, разве сможет он следить за тем, как расходуются деньги?
— То есть разве сможет он уберечь их от хищения, если на них позарюсь я или тот, к кому перейдут дела после меня?
— Да.
— Следить за этим станет частная аудиторская фирма.
Я на секунду прислонился к стене, пытаясь осмыслить услышанное.
— Но эта аудиторская фирма приступает к делу лишь после его смерти или замораживания. Так?
Он прикрыл глаза и кивнул.
— И когда же состоится морозильная процедура?
— Завтра.
Я засмеялся, настолько дико и обидно это мне показалось.
— Не смейтесь. Он сумасшедший, но смеяться над ним или сбрасывать его из-за этого со счетов не стоит. Лично я не верю в криогенные разработки. Но что, если я ошибаюсь, а он, напротив, прав? Знаете, мистер Кензи, он еще попляшет на наших похоронах.
— Только если вы не измените завещание, — сказал я. — В его плане есть одна прореха, не правда ли? Даже если он и проверит завещание перед тем, как лезть в этот свой холодильник, или как там эта штука называется, вы все равно сможете его изменить или заменить его другим завещанием, не правда ли?
Он сделал несколько глотков из бутылки «Эвиана».
— Дело щекотливое и трудное, но возможное.
— Чудесно. Где же теперь находится Дезире?
— Понятия не имею.
— Ладно. Берите пальто.
— Что?
— Вы едете со мной, Дэниел.
— И не подумаю! У меня назначены встречи.
— В моем пистолете несколько пуль, у них там тоже назначена встреча. Ясно?
37
На Стейт-стрит мы взяли такси и двинулись против потока машин утреннего часа пик в направлении Дорчестера.
— Вы давно работаете на Тревора? — спросил я.
— С семидесятого года.
— Больше, чем четверть века, — подсчитал я.
Он кивнул.
— И прошлой ночью вы все это кинули псу под хвост ради того, чтобы прикоснуться к телу его дочери.
Рука его поползла вниз — он теребил складку брюк, пока отворот их не лег на начищенный до блеска ботинок так, как надо.
— Тревор Стоун, — сказал он и откашлялся, — это чудовище. Люди для него — это вещи ему на потребу. Хуже, чем вещи. Он их покупает, продает, торгует ими, а потом, когда они больше не нужны, он выбрасывает их в мусорный бак. Дочь его, признаюсь, я долго считал полной его противоположностью. В первый раз, когда мы с ней занялись любовью…
— Когда это было?
Он поправил галстук.
— Семь лет назад.
— Когда ей было шестнадцать.
Он глядел на разделенные сеткой полосы движения на автостраде.
— …я решил тогда, что она ангел небесный. Безупречно красивая, добрая, участливая — словом, как раз те качества, которых не хватало отцу. Но с течением времени я