контрреволюционной троцкистской организации в ЕАО[273].
Расправа с «троцкистами-террористами» была скорой и жестокой[274]. Решением Военной коллегии Верховного Суда СССР от 8 марта 1937 года трое бывших сотрудников ИЕПК – Либерберг, Горохов и Вербер – были приговорены к высшей мере наказания[275].
В скорбный список лиц, причастных к ИЕПК и расстрелянных за «терроризм», следует включить и профессора-демографа Илью Исааковича Вейцблита (1895–1937), первого руководителя социально-экономической секции института, созданной в мае 1930 года[276]. Правда, пробыл он на этой должности недолго. Его монография о динамике численности украинского еврейства, удостоившаяся похвал европейских коллег, на родине подверглась яростным нападкам за «пессимизм» – то есть трезвую, неприукрашенную картину демографического спада среди еврейского населения, что квалифицировалось рецензентами в советской прессе как «неленинский» подход к статистической науке и национальной политике партии. Агрессивная критика вынудила Вейцблита покинуть институт[277]. Однако арестовали ученого (в марте 1937-го) и судили не за монографию. Как и в случае с Абчуком, его работа в ИЕПК и проявлявшиеся в ней «левые уклоны» чекистов не заинтересовали. Ко времени ареста Вейцблит преподавал в Киевском университете и заведовал сектором в УНХУ – Управлении народно-хозяйственного учета УССР, так что поневоле оказался среди «врагов народа», объявленных виновными в искажении результатов Всесоюзной переписи населения 1937 года[278]. Статистики не могли скрыть, в частности, демографические последствия спровоцированного Сталиным голода на Украине в начале 1930-х. В обвинительном заключении по делу говорится, что «УГБ НКВД УССР вскрыта и ликвидирована контрреволюционная право-троцкистская террористическая организация, ставившая своей задачей борьбу с партией и соввластью и проводившая вредительскую работу в системе народно-хозяйственного учета Украины», а Вейцблит с 1936 года являлся ее «активным участником»[279]. За это подсудимый был приговорен к расстрелу[280]. Его заявления в ходе судебного процесса, что он «террористом никогда не был», разумеется, уже ничего не могли изменить[281].
Необходимо включить в тот же скорбный список и еще двоих – уже упомянутых «подельников» Бориса Лехтмана и Григория Лозовика. Профессор Лозовик недолгое время работал научным сотрудником исторической секции ИЕПК[282]. Его не спасли ни «чистосердечное признание», ни выраженное в последнем слове глубокое раскаяние «в своих злодеяниях»[283].
Еще четверо «троцкистов» по постановлению ОСО получили различные сроки исправительно-трудовых лагерей: Ционовская и Мейлахс – по пять лет, Скудицкий и Чудновский – по восемь[284]. Их следственные дела составлены по обычной схеме: каждый изобличался ранее арестованным и расколовшимся «врагом». Показания на Ционовскую были даны недавним секретарем парткома АН УССР «осужденным террористом Киллерогом»[285]. На Мейлахса и Чудновского – Лозовиком, который якобы вовлек в организацию первого из них с заданием вербовать новых людей, а тот уже, выполняя это задание, завербовал второго[286]. Оба подследственных упорно отрицали обвинения, невзирая на пытки, моральные и физические. Много лет спустя, в 1954 году, Чудновский в жалобе на имя председателя КГБ СССР писал:
Сначала они меня провоцировали тем, что в случае дачи требуемых следствием ложных показаний меня выпустят, а потом стали применять ко мне меры насилия. В течение 18 ночей подряд меня «держали на конвейере», т. е. заставляли стоять все время, лишая таким образом сна. Пять раз [следователь] Аглицкий устраивал «бенефис», т. е. поручал [оперуполномоченному] Беленькому меня избивать… Все «следствие» сопровождалось чудовищными издевательствами, оскорблениями, нецензурной бранью и угрозами[287].
Рис. 2.5. Выписка из протокола Особого совещания по делу Мотла Мейлахса. Киев. 1936
Скудицкий, в отличие от подельников, свое троцкистское прошлое особо и не скрывал. Еще в 1928 году его исключили из комсомола и впервые арестовали за выступление на общем собрании профшколы кожевников с защитой троцкистской платформы. Почти десятилетие спустя при обыске у него изъяли «троцкистско-бухаринскую литературу» и портрет Троцкого. Тем не менее обвинения против него основывались главным образом на показаниях Горохова, «уже изобличенного как участника контрреволюционной троцкистской террористической организации»[288].
Скудицкий – единственный из четверых перечисленных «троцкистов» – к моменту ареста успел проявить себя как перспективный ученый. Он опубликовал ряд статей по еврейскому фольклору и подготовил к печати два сборника народных песен. Сборники эти вышли в Москве в 1933 и 1936 годах под редакцией Меера Винера (1893–1941), который до 1934-го жил в Киеве и заведовал этнографической секцией ИЕПК, а затем перебрался в союзную столицу[289]. Скудицкий называл его своим научным руководителем, тогда как следователи безуспешно добивались совсем иного признания – что Винер якобы наставлял молодого фольклориста по части троцкизма[290].
Винер репрессий избежал и погиб уже во время войны, в народном ополчении. Что касается Скудицкого, то он сумел вынести все тяготы заключения и подневольного труда – сначала на строительстве дорог и лесоповале на севере Коми, затем на нефтяной шахте в Ухте, где, освоив новую для себя геологическую науку, продолжил работать и после освобождения в ноябре 1945 года. Залман Скудицкий даже дожил до своего девяностолетия, но в Киев уже не возвратился и научной работой в области еврейского фольклора более не занимался[291].
Такие разные судьбы: Борух Хуберман, Дора Штиф и другие
Еще одним «троцкистом» предстояло стать и Боруху Исааковичу Хуберману (Губерману; 1897–1937), работавшему недолгое время, с 1930 по 1931 год, в социально-экономической секции ИЕПК и возглавлявшему парторганизацию института. В середине 1930-х он занимал ответственную должность в Далькрайкоме ВКП(б), но был снят с нее и назначен заместителем заведующего крайОНО, когда весть об аресте Либерберга, председателя облисполкома ЕАО, достигла Дальнего Востока[292]. По запросу НКВД УССР Хубермана арестовали в Хабаровске 19 января 1937-го – по обвинению в принадлежности «к к[онтр]революционной] тр[о]ц[кистской] террористической] организации»[293]. Однако его еще не успели доставить из хабаровской тюрьмы на Украину, как в апреле поступил новый запрос, в котором обвинение переквалифицировалось. Следствие, как оказалось, располагало данными, что «обв[иняемый] Хуберман, проживая до 1934 г. в Киеве, проводил активную контрреволюционную работу по насаждению групп польской организации войсковой „ПОВ“»[294].
В отличие от Абчука, Хуберман, хотя и проходил по тому же «делу ПОВ», перебежчиком не являлся. Тем не менее в его революционном прошлом тоже имелся «подозрительный» эпизод. В 1920–1923 годах он, уроженец польского города Пулавы, находился на нелегальной работе в Польше по линии Еврейской коммунистической партии «Поалей Цион» и так называемого Закордота, а позднее – разведывательного управления (Разведупра) штаба Красной армии[295]. Эпизод этот явно привлек внимание следователей, которые около двух месяцев подробно расспрашивали о нем Хубермана, но, видимо,