Читать интересную книгу Уроки русского - Девос Елена

— Вольдемар, — мягко сказала я, — вы когда читали пьесу последний раз?..

Он торопливо ответил, что очень давно, что, вот досада, не припомнит мелких деталей и Шекспир у него так связан с английским языком… На русском говорить об этих юных итальянцах невозможно. Так что давайте-ка лучше обсудим последнюю парламентскую новость о повышении цен на топливо…

Когда дети узнали, что у меня появился ученик Перро и, как положено Перро, писатель-сказочник, они запрыгали от восторга. И начались хождения кругом, зависание в коридоре с какой-нибудь игрушкой или книжкой, перешептыванья и хихиканья, когда Вольдемар усаживался за стол с учебником и куском пирога. Они делали вид, что «забыли на столе карандаш», и подходили, чтобы бессовестно заглянуть в тетрадь Вольдемара и узнать, что он пишет. Они открывали дверь и подсматривали в щелочку. Однажды Сережа вообще сорвал урок, потому что я хотела взять для Вольдемара другую книжку и вышла из комнаты, как всегда, стремительно, так что Сережа, прилипший к замочной скважине, получил дверной ручкой по лбу. На вопль Сережи прибежала Груша, свалилась книжка с антресолей, и кошка спрыгнула с подоконника. Даже Катя, которая было устроила себе алиби на кухне, засунув нос в учебник математики, тоже прибежала потанцевать в общем кордебалете. Сережа стонал самозабвенно — «какая злая мама», разумеется, будучи при этом в моих объятиях. На лбу у него тихо всплывал синяк. Груша пыталась оторвать от меня Сережу, чтобы изолировать его на кухне, но тот не выпускал мою шею из своих теплых клешней.

— Мне очень неловко, — только и смогла сказать я Вольдемару, который приблизился к этой вавилонской башне и с умилением смотрел на зареванного Сережу.

— Что вы! Что вы… — просиял Вольдемар. — Наоборот, вы должны гордиться. Это звуки жизни. Это — семья!

Он щедро добавил, что влюбился в наш дом и даже носки на полу для него дышат жизнью. Я зашипела на Катю, чтоб та убрала носки, чем бы они ни дышали, а она что-то сказала Сереже, и они оба прыснули. Я с ужасом поняла, что они отреагировали только на одно слово в речи незадачливого сказочника. Это был глагол «влюбиться». Он так их заинтриговал, что за ужином дети, напившись молока, устроили небольшой импровизированный спектакль.

— Это я, Вольдемар! — вдруг сказала Катя, нацепив на вилку ломтик яблока, и вилка запрыгала по столу к тарелке Сережи. Вынуждена признать, что походка Вольдемара и его красная кепочка были изображены мастерски, я бы даже сказала, пугающе правильно.

— А это я, Светлана Бонасье, — пропищал Сережа радостно, подхватывая игру, и взял краюшку багета. И сказал яблоку: — Вольдемар, как будет по-русски «молоко»?

— Зачем молоко? Не надо молока… Я влюбился, Светлана… — томно произнес Вольдемар, но остановился, потому что Катя захлебнулась от восторга и смеха.

Муж поднял небесно-синие глаза от электронной газеты и, отложив компьютер, стал с интересом смотреть спектакль.

— Я влюбился, Светлана, — Катя была в ударе, — когда увидел ваши носки. Они прекрасны. Прекрасны так же ваши пироги, и чай, и русские тетради.

— Ах, я вас тоже люблю, Вольдемар Перро, — тоненько вздохнул Сережа. И добавил с ангельской улыбкой: — Давайте поцелуемся в спальне и выпьем яду.

— Что? — только и вымолвила я.

— Ах! Ах! — не моргнув глазом, ответила Катя. — Как я счастлив!

— Интересно, — прищурился муж на багет и яблоко.

— Шуты гороховые! — сказала я. — Остаетесь сегодня без десерта.

По-сверхчеловечески

К счастью, Вольдемар так и не узнал о спектакле и был уверен, что мои дети тихи и послушны, как пресловутые трава и вода, так что воспевал правильность моего воспитания почти вслепую.

— Сквозь мно-о-ого лет, — заговорщически наклонился он ко мне, — они скажут: наша мать была героиня, и потому сейчас мы понимаем русского языка и умеем на нем жить.

— Надо сказать: «понимаем русский язык», Вольдемар, и «через много лет», — поправила я и торопливо добавила: — А вот остальное, даже ваше прекрасное «умеем жить» — комплимент. Ничего такого дети обычно не говорят. Не дождетесь…

— Но почему «через»? — проигнорировав все остальные замечания, озадаченно спросил он. — Когда же «сквозь»-то употребляют?

— Ну, во-первых, если нельзя заменить на «спустя». То есть когда процесс идет посредством «сквозь» или на фоне «сквозь», понимаете. «Сквозь замочную скважину», например… Или — «сквозь игольное ушко».

— А можно тут сказать «через»?

— Ну, логически можно. Просто «скважина» и «ушко» совсем склеились уже со «сквозь». Да и вообще «сквозь» встречается больше в идиомах, — увлеклась я и открыла учебник. — Вот, скажем, «сквозь сон». Или: «сквозь слезы, сквозь зубы»…

— Сквозь слезы… — медленно произнес он, занося эту мелочь в тетрадь.

— Ну, да, ведь мы говорим «смех сквозь слезы», — пояснила я.

«Сквозь» оказалось своеобразным вектором на эмоцию или состояние «человеческое, слишком человеческое». Поскольку так запомнить было действительно проще, мы с Вольдемаром записали в тетрадочку и в качестве диктанта взяли биографию Ницше. Тут же Вольдемар сказал, что у него был однажды сосед, у которого был кот, которого звали Заратустра. Я оставила Вольдемара рисовать кота и вышла за дверь, чтобы ответить на телефонный звонок. Разумеется, Сережа снова получил этой дверью по лбу.

Возникает иногда в жизни какая-то строка, и тянется, и скользит, и вышивает узор, и ты смотришь на него, разинув рот, хотя игла дрожит в твоих же пальцах. Это я к тому, что, пока Вольдемар рисовал кота Заратустру, мне позвонил новый ученик, и ученика звали — Вагнер. Правда, не Рихард, а Эрик. Но мне от этого легче не стало.

— Что за варварский язык, никакой логики! — раздраженно сказал Вагнер.

Я так удивилась, что даже не обиделась. На логику-то они все любили пожаловаться, но чтоб «варварский» — это, пожалуй первый раз.

— В каком смысле?

— Ну, например, почему… — ткнул он пальцем в страницу журнала, — почему вы пишете «хохотать»? Ведь «хохот» не лезет ни в какие ворота фонетически, вы же пишете и говорите «ха-ха». Ведь вы смеетесь «ха-ха»? — воинственно и очень серьезно спросил он.

— Ну… — задумалась я. — Да. Чаще всего.

— Ага! — грозно сказал он. — Так почему тогда не «хахат»? Почему не «хахатать»?

Тут я не сдержалась и захохо… захаха… Но он не принял ни хохо, ни хаха. Он был рассержен и сказал, что условием было — заниматься серьезно. Что он и так профукал столько времени с глупыми русскими учительницами, которые только и мечтали о романе с великим фотографом, а вот чтоб языку обучить — ни-ни!

Эрик Вагнер часто бывал рассержен. Во-первых, разумеется, потому что такая уж у него была натура — холерическая. Громадные черные глаза, нос Д’Артаньяна и способность шумно дышать, когда ему задали вопрос, на который он ответа не знает. Во-вторых, фотограф. Работа нервная, дорожная, полная художественных порывов. В-третьих, печальный факт его личной биографии стал известен мне на первом же уроке — со времени развода Эрика Вагнера прошло два месяца и четыре дня. И виновата в разводе была, конечно же, русская девушка.

— Ты мне помочь! Скорее! — он схватил меня за руку и потащил к телефону.

Трубка лежала рядом с лохматой бумажкой, на которой был написан чей-то номер, чернила выцвели, почерк робкий, девический. Эрик сунул трубку мне в ухо и вперился в меня своими глазищами.

— С кем говорить-то будем? — прошептала я.

— С женщиной моей мечты, — коротко объяснил он.

— Але, — раздался с планеты Москва слабый грустный голосок.

— Маша, — подсказал Эрик.

— Здравствуйте, Маша, — сказала я. — Меня зовут Света, со мной рядом Эрик.

— Добрый день, Света, — немного подумав, ответила Маша.

— Скажи, что ты переводить для меня! — помог Эрик.

Дальше пошли серенады Эрика, в моем старательном воспроизведении, на которые Маша отвечала тоненько: «Да-да». Он сравнивал ее с лебедем, что проплыл по волнам бурной реки его многострадальной жизни.