Читать интересную книгу Уроки русского - Девос Елена

Мы встретились как раз накануне его дня рождения, когда другие дети, пуская слюни, предвкушают заветные подарки и большущий кусок торта со свечой, что дрожит на серебряной лопаточке перед тем, как качнется на бок и развалится на тарелке. Мне было достаточно один раз взглянуть на Ванечку, чтобы понять: ничего этого он не хотел, про все подарки уже знал заранее и сама мысль о торте вызывала у него легкий приступ тошноты.

Началось все, впрочем, довольно чинно. Мы уселись за тот самый роскошный письменный стол и открыли букварь с картинками. Не знаю, откуда он приехал к Ванечке, — может быть, любящая бабушка заказала специальное издание в какой-нибудь серии «Любимым внукам-наследникам». Во всяком случае, я при виде этой книги подумала о Екатерине Второй и ее внуке Александре Первом. Тяжелая, царственная, обитая замшей колода с коваными уголками, с ручной росписью буквиц и объемными картинками, которые надо было разворачивать, чтобы увидеть. Колобок катится по тропинке в лес. Белка прыгает с елки на елку. Ворона каркает во все малиновое горло, и сыр ее, по виду точно пармезан, подпрыгнув на хитроумной, почти невидимой блесне, летит читателю в руки. Ванечка зевнул.

Тут в коридоре зародилась какая-то звуковая волна: хлопнула одна дверь, вторая, третья, и пошла перкуссия шагов — мужских, внушительно, и рядом женских, испуганно и мелко, стекляшечками. А потом раздался такой русский мат, что я не знала, чем бы закрыть уши — себе и Ванечке. Человек выдавал его без пауз, только переводя дыхание. И приличное междометие переходило в неприличное еще на вдохе. Я не могу вам передать, какое чувство возникло у меня при этих звуках, что неслись из коридора с персидскими коврами и раззолоченными окнами с видом на Марсовы поля. Примерно о таком чувстве, наверное, и хотел сказать в своей теории абсурда гениальный житель Парижа Альбер Камю.

— А это кто? — спросила я шепотом.

— Так это мой папа, — не шепотом, но довольно тихо ответил Ваня.

— Так он что — русский?? — полнозвучно изумилась я.

— Наверное, — сказал он и стал ковырять моторчик в игрушечной «феррари».

— Почему «наверное», зайка? — я наклонилась ближе, так жалко мне стало его, и так глухо звучал его голос.

— Не знаю, — еще ниже нагнул он голову, потеряв к беседе интерес. Или сделал вид, что потерял. Потому что его там все-таки интересовал один момент. Так интересовал, что по-французски он добавил: — Он говорит, что я и с мамой могу учиться русскому. Что русский никому не нужен. Что ему русский только мешает. А вот если б он говорил по-французски, как я, и еще по-английски, вот тогда он был бы супергерой. Но у него, говорит, таланта нет к языкам. У него была учительница, но он ее стукнул учебником по голове, и она ушла.

Супергерой Александр Васильевич Мякишев сделал свой первый миллион на молочных сосисках. Потом начались ветчина, сервелат, колбаса любительская, сырокопченая, докторская и разные фантазии. Заводики Александра Васильевича работали как часы — по крайней мере, доклады об этом он получал круглосуточно по всем средствам связи, которые были к нему присоединены, подключены и пристегнуты, от мочки уха до пупа. Для ведения дел русского ему вполне хватало, учитывая, что ненормативной лексикой он владел виртуозно. Однако за границей начались некоторые сложности: с местным банком, ресторанами, шоферами такси и тренерами по гольфу, хотя Александр Васильевич и нанял секретаря, девочку Миру, незамужнюю и понятливую, которая старательно переводила и объясняла туда-обратно, — все-таки общение шло с трудом. И потому Мякишев завидовал тем, кто говорил на другом языке свободно. Завидовал он той же Мире, секретарю, и своим дизайнерам и архитекторам, и поварам, и парикмахеру русскому, который стриг его в модном салоне, около бутика машин BMW, и даже своему сыну Ванечке. И две собачки, любимицы Мякишева, Вава и Зюзя, отзывались, казалось ему, с большей готовностью на французский оклик гувернантки, чем на его мелодичный русский свист. Собачки появились у него пару месяцев назад, потому что держать таких пестреньких, похожих на обувную щетку, стало респектабельно — и было о чем поговорить во время кофейной паузы на переговорах с Валентином Петровичем, и Сергей Овсеенко тоже взял себе кобелька, и даже, сказали Мякишеву, сам Перышкин заинтересовался терьерчиками, а это многое значит. Но вот досада: собачек надо было воспитывать согласно инструкции — и вышел пренеприятный спор с магазином, в котором он стоял полгода в очередь на щенков и наконец их получил. Магазин упрямо отказывался отдать животных без расписки, что Александр Васильевич обязуется кормить их так, как указано в медицинской карточке. Александр Васильевич расписки давать принципиально не хотел, потому что собачки должны были, по его мысли, следовать образу жизни хозяина — а хозяин, колбасный король и повелитель всех молочных сосисок в родной и двух соседних республиках, был убежденный вегетарианец.

Признаюсь, я избегала встречи с Александром Васильевичем по мере сил. Но все-таки этот день настал. Вбежала Мира, незамужняя и понятливая, и шепотком пригласила меня в особый кабинет, где Александр Васильевич проводил аудиенции, когда был к тому расположен. Он предложил мне ромашковый чай: другого Александр Васильевич по четвергам не употреблял. Так мы и начали: я по правую сторону мраморного стола, он по левую, а на столе чайник и чашки с крылышками.

— Вы знаете, Светлана, — прищурился он на чайную ложечку. В ложечке отразились нос Александра Васильевича и его аккуратный золотистый чубчик. — Я думал, ни к чему эти уроки русского заводить, конечно. Вам Лариса ведь уже сказала, наверное. Но сейчас я хочу поговорить с вами. Сколько вы минут занимаетесь?

— Час, иногда сорок пять минут, если устает. Тогда я просто книжки вслух читаю или мы разговариваем.

— О чем?

— О чем? Ну, когда как. О том, какие он любит игрушки, какой у него пони, кто построил Эйфелеву башню, какие башни есть в Москве. Обо всем.

— И ему интересно?

— Когда как. Моя работа и есть в том, чтобы понять, что интересно. Чтобы показать, что и почему интересно. Дети сами не всегда могут это сделать.

— А что если так, Светлана… полчаса русского, а потом полчаса английского ему? — вдохновенно сказал папа. — Английский же полезнее.

Я знала, что как-нибудь это всплывет. Я знала, что сейчас, наверное, он выдаст мне что-нибудь нецензурное или позовет охранника, ну и шут с ним. Я все равно сказала ему. Хотите говорить по-английски — выучите сначала русский. Языки нельзя рассматривать только с точки зрения пользы, коммерческой выгоды, инвестирования туда-сюда. И еще неизвестно, какой язык будет Ванечке нужен через двадцать лет. Я сказала, что нельзя просчитать все заранее. Что он не мог просчитать каких-то двадцать лет назад, как сделать так, чтобы сейчас сидеть со мной на Елисейских полях, пить чай из сервиза «Версаче» и говорить о пользе языка. Тем более если язык родной. Ребенку нужен час в день на родной язык, это минимум, Александр Васильевич, и баста. Час, чтобы узнать, и потом практиковать играючи, слушать, говорить. Он же ни с кем не говорит по-русски. Даже с вами, — наугад рубанула я.

— Даже, — повторил он мрачно.

И мне, хотя я угадала, почему-то стало грустно.

— Ладно. Будет ему час на русский. Я, если честно, хотел отменить эту ерунду. А потом смотрю — он книжку достал, разлегся на полу в спальне с тетрадью, с азбукой, что вы ему написали… И говорит мне: «Света завтра точно придет?» И мне захотелось взглянуть, на что вы похожи.

Я оставила без комментариев.

— Только вот что, — Мякишев встал и смахнул сахарные крупинки со стола. — Если хорошая погода, езжайте на свежий воздух. Нечего здесь в четырех стенах киснуть. Машину я дам.

Я, разумеется, возражать не стала. И не сказала Мякишеву, в какое изумление меня повергли его слова о том, что Ванечка ждет завтрашнего урока. Дело было в том, что Ваня глубоко и успешно скрывал все свои симпатии и ожидания. Урок с ним я проводила по самой щадящей шкале — выдержит или нет. Выражения типа «ждет», «понравилось», «просит повторить еще» я решила, думая о его реакции на мои уроки, истребить и забыть. Больше того. Я поначалу ждала, что мне позвонит Лариса и скажет: сын больше не хочет заниматься русским, извиняйте, Света, мерси. Но, видимо, мне очень хотелось, чтобы что-то изменилось. И что-то изменилось. Когда мы встретились, Ванечка не умел читать. Ни по-русски, никак. А после нашей встречи — научился. У меня не повернется язык сказать, что его научила я. Это он сам — как-то так подбросил в воздух свой бумеранг, свои правила чтения и письма, что они вернулись к нему сторицей, и наконец-то из слогов появилось слово. Я просто помогала бросать бумеранги. Ведь в случае с ребенком никогда нельзя знать наперед, что сработает, а что нет. Что понравится, а что не будет интересно. И уж если не будет интересно, раздастся моментально «фууууу!» — и ты узнаешь, где сидит фазан и какого он на самом деле цвета. И в этой чудовищной искренности и скрыты вся мука и прелесть уроков с детьми.