Когда они выходят на открытое место, луна выныривает из-за гор. Ее пытаются съесть тучи, и лицо князя расчерчивает ровно пополам: слева темнота, справа белый свет. Будь Титай суеверным, принял бы князя за колдуна или джинна. За того, кто исполнит твои желания, но не так, как ты хочешь и ждешь. Однако Титай не суеверен. Поэтому он любуется, качает головой и оставляет на губах князя невесомый поцелуй, прежде чем убежать вперед по тропе.
— Ты вот скажи, кого больше любишь: отца своего или мать свою?
От таких вопросов Титай хмурится, сжимает кулаки. Его шлепают по запястьям. Пальцы разжимаются, исподволь подчиняясь боли.
— Какая разница. Не помню.
Наставник Калим улыбается, кивает.
— Вот и правильно. Правильно. Так дальше и поступай: не нужно привязываться к тому, чего не помнишь. А помнить нужно то, к чему не можешь привязаться. Помнить нужно, что тебе приказали и что ты должен делать. Остальное не важно.
— Отсюда можно увидеть море. — Алексей указывает на просвет между деревьями, туда, где светлеет небо от вечных пастушьих костров. — Когда первый раз ко мне прибыли люди из ваших земель, они все жалели, что сюда нельзя добраться кораблем. Я это исправил. Теперь они будут жалеть, что на гору нельзя взлететь, как птицам. Но с этим я пока ничего сделать не могу. Там границы моих владений.
— Где именно «там»? — Титай следит за его рукой.
— Видишь темный хребет? Это Калафатлар. За ним море. Там границы моей Алексы, княжества Феодоро. А море не принадлежит никому.
— Хочу быть морем, — вырывается необдуманное. Родиться бы поэтом, придворным сказочником, как пытался солгать. Не тем, кто есть. Слова князя отдаются в голове эхом, и начинает казаться, что очертания далекого становятся ясны. Видно дороги в ущельях. Видно темно-зеленые леса. Видно мачты кораблей с алыми и золотыми узорами. И десятки, сотни башен крепостей и исаров. Титай выдыхает резко, запрокидывает голову к небу. С трудом удерживает дрожь от мыслей, разрывающих ее. Сколько звезд. — О вас говорят как о призраках. О готах. Вы были везде, но нигде не остались. О вас так много слов и так мало записей. Почему?
Алексей не отвечает сразу, тянется к инжиру, растущему на дереве, срывает несколько плодов рядом и гладит один из них по спелому боку, прежде чем протянуть Титаю.
— Никто не знает, как звали моих предков. — Князь, не смущаясь, собирает добычу в подол накидки, ест на ходу. — Никому не известно, отчего Дорос почти три столетия пустовал и почему мое имя написано на камнях в храме. Мои земли навсегда останутся тайной, загадкой, что тревожит сердца. Я хочу стать занятной историей. Чтобы обо мне говорили всякие сказочники. — Князь нарочно задевает его плечом, намекая на то, кем, помимо прочего, представился Титай. — Когда-то я и сам не знал, из какого рода моя семья. Отец не говорил. Пришлось увязаться за ним и переплыть море, чтобы узнать. Кстати, именно из этой поездки я вернулся с Василиной в трюме. А кто был в твоем роду?
Титай слушает, принимая из рук фрукт. Они только что поели, но одно дело — кухня, и совсем другое — летние сады. От вкуса инжира широко распахиваются глаза. В Эдирне инжир сухой, иногда безвкусный почти. А тут сок настолько сладкий, что хочется жмуриться от удовольствия.
— Не знаю, если честно. Но море я уже переплыл. Может, тоже узнаю однажды, — отзывается он коротко, прежде чем задать волнующий вопрос: — Сколько у меня времени?
Перед тем кровавым рассветом просил именно об этом, о времени на раздумья. Князь помог, и о большем Титай заговаривать не смеет. Не спрашивает ни о своей судьбе, ни о княжеских решениях. По большому счету, от этого ничего не зависит. И лучше не знать, чего хочет владыка Алексы: наказания ему или помилования. Их дороги разойдутся очень скоро. Об этом ему тоже знать, конечно, не нужно.
— Я смогу выиграть день или два. Больше нет смысла скрывать, за что держат под стражей одного из людей посольства.
— Так мало… — бормочет Титай едва слышно.
— Посол волнуется. И я думаю, что лучше всего будет рассказать ему о том, что случилось. Мы ведь не хотим, чтобы он слег от переживаний прямо тут? — Князь посмеивается, перешагивая через небольшую ограду чьего-то домовладения. — Хочу сказать послу, что нам нужно во всем разобраться, прежде чем отпускать их в Порту. Кто знает, может, с тобой они привезли в город отравленную еду или украшения. Заодно я смогу посмотреть на лучшие товары Империи.
— Выходит, больше недели. — Эти слова приносят облегчение. — Надеюсь, этого хватит. Благодарю тебя. Но… — Титай медлит. Как бы то ни было, указывать правителям рисково. — Будь осторожен. Джахан не так прост, как кажется. И за ним Порта. Никто еще не уходил живым от Империи, попытавшись нарушить правила ее игры.
Уж Титай об этом знает не понаслышке.
— С тобой в моем городе ничего плохого не случится, — князь говорит это, притягивая парня к себе и пряча в тени, пока по ту сторону ровного ряда деревьев мимо них проходит караульный. — С остальным я разберусь.
Титаю хорошо до боли. Догадывается ли Алексей, кого удерживает, кого обнимает поперек груди? Знает ли, что среди Теней посла есть те, кому не нужно рассказывать об игре в прятки? И что сам Титай выучил правила лучше прочих?
Говорят, в Дорос сбегали люди, которых потом не могли найти. Говорят, что отсюда невозможно выбраться. Что тут стены ковали ветра. Что если спуститься в один из подземных ходов, то можно потеряться так, что и сам себя не найдешь.
Они прячутся в самых очевидных местах. На этот вечер Титай забывает, зачем он приехал сюда. Забывает, как танцевал с ножом день за днем, месяц за месяцем, доводя точность движений до идеала. Чтобы ни одна живая душа не могла подумать, что он танцами никогда и не интересовался даже. Никогда — до того рокового предложения взяться за это дело.
Забывает и о том, что потерялся здесь, в этом проклятом городе. Оступился и остался один среди двух чудовищ, пытающихся перегрызть друг другу глотки. Ему бы стравить их и сбежать, пока вой заполнит округу. Но с одним из них он смеется в ночных садах. С одним из них он прощается, касаясь мимолетно горячих пальцев в ободках колец, прежде чем спрятаться за дверью цитадели, как за дверью самой надежной клети. Об одном из них думает, прежде чем уйти в желанный глубокий сон после предыдущих насыщенных ночей.