— Я еще не кончил, синьор, и мне хочется сказать несколько слов о лагунских рыбаках, до какой степени они возмущаются действиями республики, безвинно отправляющей детей их на галеры.
— Послушаем, как они возмущаются…
— Благородные синьоры, я не буду повторять в точности их слова, чтобы не оскорбить ваш слух. Но они говорят, что святой Марк не должен делать рлзличия между своими подданными и обязан выслушивать одинаково самого бедного, как и богатого.
— Да смеют ли они так рассуждать?
— Не знаю, синьор, смеют ли, но в этом глубокая истина. Мы, бедные лагунские работники, не роптали бы на свою судьбу, если бы Сенат признавал за нами человеческие права. Не всем на роду написано одинаковое счастье, но человек не имеет права осуждать на гибель невинные создания.
— Ты можешь удалиться, — сказал судья.
— Мне бы не хотелось, — продолжал Антонио, — чтобы человек моего сословия сделался причиной взаимного недовольства между правителями и подчиненными. Однако, я не мог не попросить о своем ребенке; но вы остались глухи к моей просьбе, вы даже отвернулись от меня, когда я стал говорить о ваших правах, как-будто я не должен был защищать ребенка, вверенного мне на старости лет. Так в этом справедливость святого Марка! Нет, эта черствость и пренебрежение к правам бедных допустимы только у какого-нибудь судьи из Риальто!
— Ты кончил, Антонио? — спросил нетерпеливо судья.
— Я знаю, что я вас утомил; я вам много сказал, потому что, хотя я вас и не знаю, но я предполагаю найти среди вас человека, ответственного перед врученным ему сокровищем. Напрасно вы говорите о справедливости, когда вся тяжесть вашей власти падает на самых слабых! И хотя вы сами можете ошибаться, зато самый бедный из гондольеров знает…
Джакопо остановил его в это мгновение, закрыв ему рукой рот.
— Кто тебе позволил прерывать жалобы старика? — спросил его мрачно судья.
— Непристойно такому собранию слушать неуважительную речь рыбака, сиятельный сенатор. Да и он сам потом поймет, когда будет хладнокровней.
— Святой Марк не боится правды. И если он хочет еще что-нибудь сказать, пусть говорит.
Но на Антонио напало раздумье. Он стоял смущенный, с опущенными глазами и молчал.
— Если я вас обидел, благородные господа, — сказал он, наконец, тихим голосом, — прошу вас забыть, что я сказал здесь лишнего; я не умею сдерживать свои чувства и, говоря правду, восстанавливаю против себя.
— Ты можешь удалиться.
Стражи приблизились и, повинуясь знаку секретаря, вывели Антонио и его спутника из залы. Секретари последовали за ними, и только трое тайных судей остались в зале, чтобы вынести свой приговор.
Глава XIII
За этим допросом снова наступило молчание. Трое встали и начали переодеваться. Все они были очень пожилые люди. Они раздевались молча, находясь под неприятным впечатлением оконченного допроса. Освободившись от своих мантий, масок и капюшонов, они уселись поудобнее вокруг стола.
— Вы слышали, что перехватили письма французского короля? — сказал один из них. — Кажется, письма касаются новых намерений императора.
— Что же, их вручили послу или представили в Сенат? — спросил другой.
— Мы потолкуем об этом на досуге. Больше я ничего не имею сообщить Совету, кроме того, что приказание задержать папского курьера не могло быть исполнено.
— Я слышал это от секретарей; необходимо обратить внимание на небрежность агентов, потому что мы могли бы извлечь из этого ареста полезные сведения.
— Так как эта попытка уже известна, и о ней уже говорят, то надо дать приказание казнить каких-нибудь негодяев, как-будто за нападение на курьера с целью грабежа. Иначе мы рассорим республику с ее друзьями… В нашем списке уже отмечены имена таких, которые достойны смертной казни.
— Мы об этом позаботимся, тем более если, как вы утверждаете, это дело такое серьезное. Каждый, кто небрежно относится к своим обязанностям, не может надеяться на снисхождение.
— Честолюбие Габсбургов[31] не дает мне покоя и во сне! — сказал другой, бросая на стол просмотренные бумаги. — До чего Австрия стремится увеличить свою территорию и распространить свое владычество за пределы рассудка и природы! Нам принадлежат уже давным-давно провинции, приспособленные к нашей системе управления. Эти провинции были покорены еще нашими предками, между тем, теперь они являются предметом жадной зависти наших соседей Габсбургов.
— А вы забываете притязания испанского короля?
— Да все они, кого ни возьмете, только и думают, как бы лишить нас наших доходов.
— Вот хоть бы португальцы! Они нам нанесли большой вред своими открытиями в Африке; без этого мы могли бы удержать торговлю нашими товарами в Индии. Я искренно признаюсь, что ненавижу этих выродков!
— Синьор Градениго, вы сегодня что-то задумчивы?
Третий член совета, не проронивший ни одного слова после ухода Антонио, был действительно синьор Градениго. Он медленно поднял голову.
— Допрос рыбака напомнил мне детство, — сказал он, — ведь мы с ним молочные братья, и первые годы нашей жизни прошли в совместных играх.
— Подобное родство, конечно, ставит нередко в неловкое положение. Но я доволен, что ваше волнение не имеет другой причины; а то я беспокоился, что до вас дошли слухи, которые распускают о вашем молодом наследнике…
Лицо синьора Градениго сразу изменилось, и он с тревогой взглянул на своих собеседников.
— В чем обвиняют моего сына? — спросил он нерешительно. — Вам понятно чувство отца, и я надеюсь, вы мне скажете правду.
— Синьор, вам известна расторопность агентов нашей полиции… Впрочем, то, что они донесли Совету о вашем сыне, не представляет собой ничего ужасного. Ему придется только проехаться на время в Далмацию или провести лето у подножия Альп…
— Молодость — возраст необдуманности, синьор, — заметил отец, вздыхая с облегчением, — и каждому из нас хорошо известны слабости этого возраста. Но я ручаюсь за моего сына: он неспособен предпринять что-либо против республики.
— Его никто в этом и не подозревает.
При этих словах легкая ироническая улыбка скользнула по лицу старого сенатора.
— Утверждают, между прочим, — продолжал он, — что ваш сын слишком открыто метит на опекаемую вами девицу и на ее богатства… Молодая девушка — самое ценное сокровище Венеции, и нельзя допустить, чтобы за ней ухаживали без согласия на то Сената.
— Таков закон, и я ему повинуюсь, — отвечал Градениго, — я открыто заявил о своих планах на этот союз и с покорностью ожидаю решения Сената.