Совет Трех собирался тайно. Он выносил свои приговоры, обыкновенно не советуясь с другими государственными учреждениями, и поспешно и тайно приводил их в исполнение. Сам дож не был застрахован от его приговоров; даже больше того — был случай, когда один из Трех был осужден своими товарищами…
Глава XII
Комната, в которой находился Антонио, была передней таинственного и страшного судилища — Совета Трех. Рыбак имел лишь смутное представление о существовании Совета, перед которым он должен был предстать. Он с интересом думал о том, кого он здесь встретит. Дверь отворилась, и слуга дал знак Джакопо войти в нее.
Зала была не велика, пол ее был вымощен в клетку белым и черным мрамором, стены затянуты черным сукном. Единственная бронзовая лампа горела посредине на одиноком столике, покрытом, как и вся остальная обстановка, той же траурной материей. В углах комнаты стояли шкафы, которые, может быть, служили открытыми проходами в другие помещения дворца. Все двери были скрыты под обоями. В противоположной стороне от Антонио сидело три человека, но маски и складки их одежд не позволяли различить ни их лиц, ни фигур. Один из них был в ярко-малиновом одеянии, оба другие — в черном. Все трое молчали, повидимому, чтобы произвести более сильное впечатление на Антонио.
Наконец судья в малиновом одеянии дал тайный знак начать допрос.
— Тебя зовут Антонио из лагун? — спросил один из секретарей.
— Да, ваше превосходительство. Я бедный рыбак.
— У тебя есть сын, которого зовут тоже Антонио?
— Вот уже двенадцать лет, как мой сын убит в числе многих в кровавом бою с турками.
Среди секретарей произошло замешательство; они с удивлением пересматривали бумаги и, как бы прося объяснения, смотрели на трех молчаливых судей. По тайному знаку человека в красном, Антонио и его спутника вывели из залы.
— Здесь допущена очевидная оплошность, — сказал сурово один из трех замаскированных, когда шаги выведенных затихли. — Венецианской инквизиции непозволительно делать подобные ошибки.
— Но это касается ведь только семьи никому не известного рыбака, милостивый господин, — ответил, дрожа, секретарь. — А может быть, он хотел нас обмануть с начала допроса.
— Ты заблуждаешься, — прервал другой из Трех. — Этого человека зовут Антонио Теккио, и он говорит правду. Его сын убит в сражении с турками. Тот, о ком идет здесь речь, — его внук, и он совсем еще ребенок.
— Благородный синьор прав, — ответил секретарь. — За множеством дел мы ошиблись, но мудрость Совета тотчас сумела это исправить. Венеция должна гордиться тем, что имеет среди своих благороднейших и наиболее старинных фамилий таких сенаторов, которые так осведомлены в делах своих самых последних детей…
— Пусть введут опять этого человека, — сказал судья, наклоняя слегка голову в ответ на этот комплимент. — Где много дела, там неизбежны ошибки.
Необходимые распоряжения были сделаны, и Антонио с своим спутником были снова приведены.
— Твой сын умер на службе республики, Антонио? — спросил секретарь.
— Да, синьор.
— У тебя есть внук?
— Точно так, сенатор, у меня был внук, и я надеюсь, что он еще жив.
— Разве он не работает с тобой вместе в лагунах?
— Его у меня отняли, синьор, и в числе юношей, его сверстников, повели на галеры. Ваша светлость, я на коленях прошу вас замолвить слово за моего ребенка, если вам придется увидеть адмирала галерного флота… За все время до того момента, как он попал в когти святого Марка, он ни разу не огорчал меня.
— Поднимись, не в этом дело. Ты сегодня говорил с нашим славным правителем, дожем?
— Я просил его высочество дать свободу моему ребенку.
— И ты это сделал откровенно, без всякого уважения к высокому сану правителя республики.
— Я поступил как мужчина и, в частности, как отец, и если бы половина того, что рассказывают про справедливость республики, было верно, то его высочество выслушал бы меня, как человек и как отец.
Легкое движение среди Трех заставило секретаря остановиться. Заметив, однако, что его начальники молчат, он продолжал спрашивать:
— Ты действовал публично и перед сенаторами. Когда же ты увидел, что твоя неуместная просьба была отклонена, ты стал искать для исполнения ее других средств?
— Точно так, милостивый господин.
— Ты явился среди участников гонки в неподходящем для этого костюме, и ты пролез вперед между теми, кто добивался милости Сената и дожа.
— Я пришел в том, что ношу каждый день; а моим успехом я скорее обязан великодушию вот этого молодого человека, который сейчас рядом со мной, чем силе моего старого тела.
Снова движение любопытства и как бы удивления среди судей; секретарь прервал свой допрос.
— Ты слышишь, Джакопо, — сказал один из Трех, — что ты ответишь на это?
— Синьор, он сказал правду.
— Как ты осмелился фальшивить в таком состязании и ни во что не ставить волю самого дожа!
— Славный секретарь, я виновен, если считать преступлением то, что я пожалел старика, оплакивающего своего ребенка, и что уступил ему мой никого бы не обрадовавший успех.
Продолжительное молчание наступило после этого ответа. Тайный знак заставил секретаря продолжать:
— Итак, Антонио, ты обязан победой снисхождению твоего соперника, и твоим единственным желанием при этом было снова заявить ходатайство о молодом матросе?
— Да, синьор, у меня не было другой цели; первенство на гонках и награда за это не могут принести радости человеку моих лет. Золото ведь не залечит моих ран. Сжальтесь, милостивые господа! Верните мне моего ребенка, чтобы я мог своими советами направить его на все доброе, и чтобы он закрыл мне глаза при моей смерти. Что касается золота, то я вовсе не думаю о драгоценностях Риальто. Это не пустая похвальба: я предлагаю суду вот эту драгоценность.
Окончив это, рыбак несмело подошел к столу и положил на черное сукно блестящий перстень. Удивленный секретарь поднял драгоценность перед глазами судей.
— Что такое? — вскричал один из Трех. — Если не ошибаюсь, это залог нашего сегодняшнего обручения с морем!..
— Действительно так, славный сенатор. Этим самым кольцом господин наш дож обручился сегодня с Адриатикой в присутствии послов и народа.
— Можешь ли ты что-нибудь сказать по этому поводу, Джакопо?
— Нет, синьор; это для меня совершенно неожиданно.
Секретарь продолжал:
— Антонио, ты должен рассказать все подробно, каким образом попало к тебе это кольцо? Но говори только правду, если ты дорожишь жизнью.
— Должно быть, вам часто говорят неправду, синьор, что вы так угрожаете, но мы, из лагун, не боимся говорить о том, что видели и что сделали. Итак, синьор, между нами, рыбаками, существует предание, что будто в давние времена жил один рыбак. Однажды, закинув сеть в заливе, он вытащил со дна морского тот самый перстень, которым обручился его высочество дож с Адриатикой. Бедному рыбаку, перебивавшемуся с хлеба на квас, кольцо было ни к чему, и он отнес его дожу. Об этом поступке рыбака и теперь часто рассказывают на лагунах и в Лидо и говорят, будто один венецианский художник воспроизвел все это на полотне, которое украшает теперь дворец. Будто дож сидит на троне, а счастливый рыбак стоит перед ним босиком и передает кольцо его высочеству.