являются артурианские легенды. Центральная фигура в этом наборе мифов - фигура Короля-Рыбака - представляет героя как ремонтника: что-то в обществе сломалось, возможно, не поддается ремонту, но появляется герой, чтобы все исправить. Поскольку естественное и сельскохозяйственное плодородие так важно для нашей способности прокормить и обеспечить себя, большая часть материала, с которым работает Уэстон, связана с пустырями и попытками восстановить утраченное плодородие; нет необходимости говорить о том, что дождь играет важную роль. Следуя примеру Уэстона, Элиот с самого начала своего стихотворения подчеркивает отсутствие дождя. С другой стороны, вода вообще является неоднозначной средой в его тексте: река Темза загрязнена и представляет собой сцену разложения, а на берегу сидит склизкая крыса. Более того, дождь так и не наступает. В конце нам говорят, что дождь идет, но это не то же самое, что дождь на самом деле падает на землю вокруг нас. Таким образом, дождь еще не идет, и мы не можем быть уверены в его эффекте, когда он пойдет, если он пойдет, но его отсутствие занимает важное место в стихотворении.
Дождь смешивается с солнцем, создавая радугу. Мы уже упоминали о ней, но она заслуживает нашего внимания. Хотя у нас могут быть незначительные ассоциации с горшками с золотом и лепреконами, основная функция образа радуги - символизировать божественное обещание, мир между небом и землей. Бог обещал Ною с помощью радуги никогда больше не затоплять всю землю. Ни один писатель на Западе не может использовать радугу, не осознавая ее знакового аспекта, ее библейской функции. Лоуренс назвал один из своих лучших романов "Радуга" (1916); в нем, как вы догадываетесь, есть образы потопа, а также все ассоциации, которые эти образы вызывают. Когда вы читаете о радуге, как в стихотворении Элизабет Бишоп "Рыба" (1947), где она завершается внезапным видением, что "все / было радугой, радугой, радугой", вы просто знаете, что здесь есть некий элемент божественного договора между человеком, природой и Богом. Конечно, она отпускает рыбу. На самом деле, из всех интерпретаций, которые может придумать читатель, радуга, вероятно, образует самый очевидный набор связей. Радуга настолько необычна и броска, что ее трудно не заметить, а ее смысл так же глубок в нашей культуре, как и все, что вы можете назвать. Как только вы разберетесь с радугой, вы сможете разобраться с дождем и всем остальным.
Например, туман. Он почти всегда сигнализирует о какой-то путанице. Диккенс использует миазмы, туман в прямом и переносном смысле, для Канцелярского суда, английской версии американского суда по завещаниям, где разбираются наследства и оспариваются завещания, в романе "Блик Хаус" (1853). Генри Грин использует сильный туман, чтобы заблокировать Лондон и поместить богатых молодых путешественников в отель в романе Party Going (1939). В каждом случае туман носит ментальный и этический характер, а также физический. Почти во всех случаях, которые я могу вспомнить, авторы используют туман, чтобы сказать, что люди не могут видеть ясно, что рассматриваемые вопросы мутны.
А снег? Он может означать столько же, сколько и дождь. Но это разные вещи. Снег бывает чистым, суровым, суровым, теплым (как утепляющее одеяло, как это ни парадоксально), негостеприимным, манящим, игривым, удушающим, грязным (по прошествии времени). Со снегом можно сделать практически все, что угодно. В романе "Малыш Педерсен" (1968) Уильяма Г. Гасса смерть приходит по пятам за чудовищной метелью. В поэме "Снежный человек" (1923) Уоллес Стивенс использует снег для обозначения нечеловеческой, абстрактной мысли, особенно мысли, связанной с небытием: "Ничто, которого нет, и ничто, которое есть", как он выражается. Очень леденящий душу образ. А в "Мертвецах" Джойс приводит своего героя к моменту открытия; Габриэль, считающий себя выше других людей, пережил вечер, в течение которого он постепенно разрушался, пока не смог посмотреть на снег, который "идет по всей Ирландии", и внезапно осознать, что снег, как и смерть, является великим объединителем, что он падает, в прекрасном заключительном образе, "на всех живых и мертвых".
Все это еще не раз всплывет, когда мы будем говорить о временах года. Конечно, существует множество других возможностей для погоды, о которых мы не сможем рассказать в целой книге. Пока же, однако, стоит помнить, что, приступая к чтению стихотворения или рассказа, нужно проверять погоду.
Интерлюдия
Примерно сейчас вы должны задать вопрос, примерно такой: вы продолжаете говорить, что автор намекает на это непонятное произведение, использует этот символ или следует какому-то образцу, о котором я никогда не слышал, но действительно ли он намеревается это сделать? Может ли кто-то действительно иметь в голове все это одновременно?
Отличный вопрос. Хотел бы я иметь отличный ответ, что-то емкое и содержательное, может быть, с небольшим количеством аллитераций, но вместо этого у меня есть один, просто короткий.
Да.
Главный недостаток этого ответа, помимо его бессодержательности, заключается в том, что он явно не соответствует действительности. Или, по крайней мере, вводит в заблуждение. Настоящий ответ, конечно, заключается в том, что никто не знает наверняка. О, в отношении того или иного писателя мы можем быть вполне уверены, в зависимости от того, что они сами нам говорят, но в целом мы строим догадки.
Давайте рассмотрим самых простых - Джеймса Джойса, Т. С. Элиота и тех, кого можно назвать "интенционалистами" - писателей, которые пытаются контролировать каждую грань своей творческой деятельности и намереваются добиться практически любого эффекта в своих произведениях. Многие из них принадлежат к эпохе модернизма, по сути, к эпохе после двух мировых войн двадцатого века. В эссе "Улисс, порядок и миф (1923)" Элиот превозносит достоинства только что опубликованного шедевра Джойса и заявляет, что если писатели предыдущих поколений полагались на "повествовательный метод", то современные авторы могут, следуя примеру Джойса, использовать "мифический метод". Как мы знаем из предыдущего обсуждения, "Улисс" - это очень длинная история одного дня в Дублине, 16 июня 1904 года, структура которой построена по образцу гомеровской "Одиссеи" (Улисс - латинский эквивалент имени гомеровского героя, Одиссея). Структура романа использует различные эпизоды древнего эпоса, хотя и иронично - путешествие Одиссея в подземный мир, например, становится походом на кладбище; его встреча с Цирцеей, чародейкой, превращающей мужчин в свиней, становится походом главных героев в печально известный бордель. Элиот использует свое эссе о Джойсе, чтобы косвенно защитить свой собственный шедевр "Пустая земля", который также строится вокруг древних мифов, в данном случае мифов о плодородии, связанных с Королем-рыболовом. Эзра Паунд заимствует в "Канто" греческую, латинскую, китайскую, английскую, итальянскую и французскую поэтические традиции. Д.Х. Лоуренс пишет эссе о египетских и мексиканских