— Не думаю, что я его раньше пил, граф.
— Это хорошее вино, — сказал он, наполняя для меня узкий бокал. Вино было бледно-желтым, вверх поднималось множество пузырьков. — Так приядно выпить бокал вина во время игры.
Я попробовал. Он был прав. Вино действительно было приятным. Граф расположил шары на столе треугольником.
— Вы в биллиард играете?
— Давно не играл, — сказал я, — но правила, кажется, помню.
— Хорошо, — сказал граф. — Раз вы не играли, не позволиде ли вы дать вам гандикап, скажем, в пятнадцати шаров?
— Разумеется, граф, — сказал я.
Мы бросили жребий; начинать выпало мне, но я сразу гке промазал. Потом принялся за работу граф — он быстро двигался вокруг стола, укладывая в лузы один шар за другим. Наконец, мы прервались, чтобы выпить вина.
— Пудешествие. Вам тут все еще нравится?
— Большей частью, — ответил я.
Граф состроил гримасу, показав оранжевые зубы. Он послал шар в боковую лузу и промахнулся. Нарочно, подумал я. Я прицелился, чтобы сделать свой первый удар и послал три шара в угловую лузу.
— Мои поздравления, — сказал граф. — Не друдно бь<ло расставаться с домом?
— Ну, у меня был небольшой выбор.
Я промахнулся, и граф вновь подошел к столу.
— Действительно, в буквальном смысле вы — беглый преступник. — сказал он. — Однако, учитывая обстоядельства, полагаю, вам будет недрудно получить на Танзисе полидическое убежище. Если бы вы пожелали, я сделал бы все возможное, чтобы ускорить прохождение ваших докумендов по различным инстанциям.
Я не ответил. Он медленно прицелился, и несколько шаров тяжело упали в боковую лузу.
— Что-то не так?
— Не думайте, что я не благодарен вам за ваше предложение, граф. Но почему вы его делаете?
— Я полагаю, что пострадавшие от Сети, должны держаться вместе.
— А почему вы думаете, что я от нее пострадал?
Граф лишь улыбнулся, когда шары ударились друг о друга. Теперь он посылал каждый по очереди, пока не остался один лишь шар девятый. Граф тщательно нацелил удар, но в этот миг «Стелла» резко накренилась влево, два шара откатились и замерли у борта. Граф ждал, пока корабль постепенно не выпрямится.
— Что случилось? — встревоженно спросил я.
— Иногда корабль пересекает турбулентные потоки. Ну что, попробуем еще раз?
— Вы уже выигрывали, граф.
— Не имеед значения. — Он вновь расположил шары, зажег одну из своих коричневых сигарет и взглянул на меня. — Лак вы продивник Сети?
— Я не разбираюсь в политике. Но, наверное, им не стоит вторгаться в иные миры.
— Вы меня не дак поняли. Я говорю не о войне. Вы продивник Сети, как даковой? Самих Летунов?
— Ну, я отношусь к ним с уважением. Они разумны, способны, сильны. У них есть все те качества, которые, как мы считаем, есть у нас.
— И как вы полагаете, они относятся к нам, с дем же уважением?
— Не уверен.
— Но ведь вы жили с ними.
— Да. И с несколькими был очень близок, но я никогда не знал точно, уважает ли меня кто-то из них, или нет. Они и вправду высокомерны. Я думаю, для них существуют только они сами. Я хочу сказать — они все связаны между собой, и думаю, что им просто хватает этого.
— Вы были близки к дому художнику, — сказал граф, наклоняя кий. — Благодаря ему, вы ощущали себя частью Сети?
— Иногда. — ответил я. Я чувствовал себя неловко — это походило на допрос.
— А вы когда-нибудь ощущали контакт с Сетью, когда находились в одиночестве? Без вашего прежнего клиента?
— Да, вчера почувствовал, — сказал я.
— Индересно, — заметил граф, затянувшись. — Вы можеде описать свои ощущения?
— Это продолжалось лишь секунду-другую. Я гулял с Одри Пеннибэйкер в оранжерее. Думаю, поле корабля прошло сквозь меня, и это была реакция. Я почувствовал, словно Сеть узнала меня, словно я был связан со всеми как там, на Дереве. Ты входишь в Сеть и говоришь — привет, я тут, и она отвечает — да, мы знаем, что ты тут, и включает в себя.
— Это было слабое ощущение? Сильное?
— Сильное. Но, как я уже сказал, оно длилось лишь миг, а потом — словно отрезало. Может быть, я просто отреагировал так на поле и это была всего-навсего вспышка воспоминаний.
— Полагаю, вы не думаете, что на борту эдого корабля есть летуны?
— Граф, к чему все эти вопросы?
— Просдиде меня, — сказал граф с гримасой, обнажившей желтые зубы. — Но мы некоторым образом… обеспокоены вашим присудствием на борту.
— Обеспокоены? Почему?
— Как вы и сами признали, вы были очень близки с ними. Дак что, возможно, вы находитесь под их влиянием. А вчера вечером мистер Джонсон, который, как отлично известно, сочувствует Сети, посетил вашу каюту.
— Вы что, следите за мной? — Я был ошеломлен.
— Я обязан знать, что происходит на борту корабля.
— Ну, так может, вы знаете, что он приходил извиниться за то, что меня ударил, — сердито сказал я. И вы должны знать, что он вовсе не сочувствует Сети. Он ненавидит летунов.
Лэттри сказал:
— У нас на Танзисе в таких случаях говорят, что он чудь-чудь перегибает палку.
— Но для того, кто читал его книгу, это же очевидно.
Теперь, в свою очередь, удивился граф:
— Вы читали его книгу?
— Сейчас читаю.
Голос Лэттри стал холодным.
— Могу спросить, где вы раздобыли этот экземпляр?
— Нет, не можете.
Граф медленно расположил шары заново. Натер кий мелом и короткими ударами начал укладывать шары, пока стол не опустел. Закончив, он налил себе еще один бокал шампанского, медленно выпил его и вновь наполнил бокал.
— Вы абсолютно правы, что не хотите говорить. Прошу прощения. Но разрешите мне дать вам кое-какой совет. Не пыдайтесь пронести книгу через таможню. Вас арестуют. Эта книга на Танзисе запрещена. Я не смогу вам помочь.
— Мы пока что не на Танзисе, — заметил я.
— Совершенно верно.
— Почему эта книга запрещена, граф?
— Герой романа — человек, которого взяла в плен и переориентировала Сеть. Его заставили сражаться против законного правительства. Такое бывало и на самом деле. Многие армейские подразделения правительства начинали сражаться друг с другом. А после окончания войны, можете себе представить, как больно было для тех, кто пострадал от этой напасти, понять, что они подняли оружие против своих же братьев и сестер. Еще хуже то, что никому нельзя было доверять. К счастью, наше правительство предпочло гарантировать амнистию каждому, кто согласен был сдаться и пройти обработку.
— Какую обработку?
— Своего рода стимуляцию мозга, как в психологическом, так и в религиозном аспекте. Она очищает мысли.
— Похоже на промывание мозгов с примесью изгнания бесов, — заметил я.
— Как эдо ни называть, человек, обработанный таким образом, больше никогда не сможет попасть под влияние Сети. А в эдом романе герой сопротивляется обработке. Он все еще страдает от воздействия Сети, но скрывает свои мучения и от остальных, и от себя самого. Он гордится тем, что делает. Читатель сочувствует его положению. Эдо уже достаточная причина, чтобы запретить книгу.
— Но я пока что прочел лишь о том, как герой пытается выяснить, что же на самом деле произошло на потерпевшем крушение корабле.
— Эдот роман — провокация Сети, — невыразительно повторил граф. — Мистер Джонсон находился под контролем Сети во время войны. Он не покорился обработке. Вполне возможно, он попытается устроить саботаж, чтобы уничтожить корабль и сорвать мирные переговоры. Ему нельзя доверять ни при каких обстоятельствах!
— Если ему нельзя доверять, почему же ваше правительство опять открыло ему визу?
— Я был против. Но я прошу вас, как человека, испытавшего всю мощь летунов на себе, представить, что произойдет с вами, если вы окажетесь в этой книге. Вы думаете, это так, развлечение, но, читая ее, вы позволяете Сети взращивать страх и сомнение в вашем мозгу, открытом для влияния благодаря прекрасным описаниям города и силы любви героя к той девушке. Для нас это несомненно. Эта книга — яд. Я советую вам уничтожить ее!
Книга вовсе не казалась мне отравленной, но, опять же, я не был танзианцем. Может, она и вправду была ядом. Но не думаю, что запрещение любых новых идей, пусть даже вредных, — удачное средство защиты от них.
— Граф, — сказал я, — может, оставим в покое книги и политику?
Он поклонился.
— Я уже сказал все, что хотел. Вы — колонист. А Министерство Колоний полагает, что цена свободы — это изгнание с родины. Вот становится ли человек действительно свободным в изгнании — это уже другой вопрос. Возможно, как раз об эдом следует узнать у мистера Джонсона.
Он плеснул остатки вина из бутылки в свой бокал. Мне он больше не предложил. Он видел, что я едва пригубил свой. Он спросил, хочу ли я сыграть еще раз. Однако «Стелла» все время мягко покачивалась, и шары на столе меняли свое положение практически после каждого удара, так что в конце концов нам Пришлось сдаться. Я пожал ему руку, обещая подумать над всем, что он сказал мне. У него достало хороших манер ничего больше не говорить мне насчет «К востоку от Луны».