Дрожащими руками он стал расстегивать пуговицы на ее блузке.
— Но, может быть, ты не желаешь этого? — вспыхнула она.
Его не надо было спрашивать. Он хотел ее слишком сильно, чтобы быть осторожным и деликатным, как того требовало ее еще неокрепшее после болезни тело. Он желал ее слишком сильно, чтобы бороться со своей страстью. Но все-таки рассудок, наконец, напомнил ему об этом. Он не мог взять ее сейчас. Он не мог взять ее, когда столько сложных проблем между ними.
— Мы не должны, — пробормотал он обреченно.
— Я ничего не желаю знать. — Мари покрывала его шею нежными поцелуями.
Пальцы скользили по ее спине, нерешительно останавливаясь, когда начинали продвигаться к груди. Она знала, что он возбужден, что остановиться им сейчас будет неимоверно трудно.
— Мари, не надо больше, — наконец простонал он.
Мари пропустила его мольбу мимо ушей, опьяненная страстью, прозвучавшей в его голосе. Она до сих пор думала, что он заботился о ней только из чувства долга, но теперь обнаружила, что сильно ошибалась. Она значила для него гораздо больше, она была для него чем-то особенным. И ничего другого в жизни она теперь не желала. Если бы это было возможно, она променяла бы все свои потерянные воспоминания на одну ночь его любви.
Кончиками пальцев девушка ласкала его грудь. Она приникла к ней лицом, вдыхая полной грудью запах его тела, и потерлась о нее щекой. Она впитывала в себя каждое новое ощущение и никак не могла остановиться. Ей хотелось владеть им и слиться с ним не только физически. Ей хотелось обладать всем, что только мог дать ей этот мужчина. Убедившись в невозможности словами выразить свои чувства, Мари вздохнула и принялась исследовать его тело губами и языком.
Сладкий огонь овладел каждой клеточкой тела Бертона, грозя полностью испепелить его. Он знал, что должен остановить се, и не мог. Ее прикосновения и поцелуи лились нескончаемым, восхитительным потоком. Она была сама захвачена им, изучая Джиса так, как будто он был заповедным островом, а она первооткрывателем. Они оба потеряли счет этим открытиям.
Она нашла губами его рот и неопытно прикоснулась к нему поцелуем, совершенно потеряв всякий контроль над собой, когда инициатива перешла к нему.
Он накрыл ее рот губами, держа его в добровольном заточении и пытаясь поймать кончик ее языка своим. Она почувствовала, как поцелуи осыпают все се тело, которое превратилось словно бы в трепетный музыкальный инструмент, отзывающийся на каждое его прикосновение ответной дрожью. Она сейчас испытывала настолько сильное желание, что не могла ни думать, ни дышать. Она была готова сделать сейчас все, только бы Джис принадлежал ей.
— Мы не должны… — пробормотал он.
Ей хотелось протестовать, бунтовать, продлить мгновения страсти. Она не могла остановиться. Она слишком любила Джиса, чтобы заставить его страдать.
Отступление потребовало от них огромных усилий. Наконец Мари положила голову ему на грудь. Оба они тяжело дышали. Она слышала глухие удары его сердца.
— Мари, — прошептал он, наконец, — ты еще слишком слаба.
— Нет, это только ты так думаешь.
Он промолчал.
— И ты все еще не знаешь, кто я такая на самом деле.
Он не мог с ней согласиться, хотя она была права. Когда Бертон сидел у ее кровати, ожидая, пока она проснется, то вдруг понял, что, каким бы ни оказалось ее прошлое, он готов смириться с ним и остаться с ней, несмотря ни на что.
Потом новая мысль его поразила. Если полиция ошиблась, и она никогда не была проституткой, в любом случае прошлое за ней стоит. Может быть, Мари когда-то имела мужа или любовника?
Эта мысль потрясла его не меньше, чем та, что она могла быть проституткой. Где-то, возможно, существовал человек, который мог иметь преимущественное право на ее любовь. А вдруг в мире существовал мужчина, к которому она захочет вернуться, когда все вспомнит. И он не знал, какой вариант ее прошлого терзал его больше.
Бертон невольно содрогнулся при мысли, что Мари когда-то могла любить другого человека. Любить не только телом, но всем своим существом. И снова, уже во второй раз с тех пор, как она вошла в его жизнь, на него обрушились муки ревности.
— Мы должны все знать. Ради нас обоих.
— А что, если откроется, что полиция была права и моя жизнь похожа на страничку из криминально хроники? Сможешь ли ты тогда прикоснуться ко мне? — Мари уперлась ладонями ему в грудь и оттолкнула. Ее захлестнула волна глубокого разочарования.
Он понял, что ему следует сказать ей обо всем, нужно дать возможность обдумать и этот новый вариант.
— Никто из нас не знает, что нас ожидает. Задумывалась ли ты когда-нибудь, что в твоей жизни мог существовать человек, к которому ты захочешь вернуться, когда память восстановится?
Джис попытался удержать ее, но девушка выскользнула из его рук и села рядом с ним на кровати. В ответ на это предположение она лишь пожала плечами, не понимая, что именно смущает его.
— Почему ты уверен, что мы тогда вычеркнем из жизни все связывающее нас? Разве ты станешь мне менее дорог?
— Это вполне возможно.
— Джис, я хотела бы знать, какой была она. Он откинул со лба темную прядь волос.
— Что ты сказала?
— Кто была та женщина, которая заставила тебя так отчаянно опасаться всего на свете?
— Мое прошлое не имеет к этому никакого отношения.
— Я начинаю думать, что именно твое прошлое имеет к этому гораздо большее отношение, чем мое.
Ему не хотелось признавать, что она, возможно, права.
— За закрытыми дверями твоей памяти может оказаться кто-то, кто ждет тебя, — снова повторил он.
Неожиданно Мари поняла, что у Джиса были свои собственные тайны, о существовании которых она даже и не подозревала. Тайна ее прошлого рано или поздно будет раскрыта, а вот его, возможно, останется для нее навсегда загадкой.
Похоже, он не способен отдать сердце другой женщине.
* * *
Девушка расставила чашки и блюдца и, пока Джизус варил кофе, бесцельно бродила по квартире. Столовая находилась в том крыле особняка, которое выходило на Харпер-стрит, и через ее высокие окна открывался вид на город с рекой вдалеке. Мари остановилась у одного из них, наблюдая за оживленным движением. Ночная жизнь в этом районе была такой же бурной, как и днем.
Вдоль улицы росло несколько больших дубов, и каждый из старинных особняков, выходящих фасадом на нее, представлял собой живописную картину.
— Я никогда здесь не была, — прошептала Мари. — Никогда.
Она закрыла глаза, и в ее памяти возник образ искрящейся водной глади. И был там крейсер, и порт, и где-то позади него — белые строения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});