Я приходил сюда и раньше, так что нет никакой воли богов в том, что пришел и сегодня.
Эффект уже виденного. Так называют это состояние. Грязная, слишком большая куртка, мужские ботинки. Тонкие запястья в рукавах и бледная маска вместо лица в темноте капюшона. Не хватает только еще одного кота в дырке водоотвода. И дождя. Сегодня его тоже не было, лишь белесый туман лежал клоками на мостовых, стыдливо прикрывая мусор.
И девчонка не окрикивала меня требовательно, а собиралась прыгнуть в воду с парапета.
Я подошел ближе, без интереса раздумывая, прыгнет или нет. Ее намерения были очевидны: слишком напряженная поза, слишком безнадежно сжаты кулачки, слишком близко к краю. Всего слишком. Такие обычно прыгают. Я видел на мостах безумцев, меняющих жизнь на затяжной прыжок навстречу ледяной черной воде. И я точно знаю, как они выглядят и что чувствуют в эту песчинку. И потом, когда хронометр в их головах замолкает, а ноги делают этот шаг в пустоту.
Вот и девчонка отсчитывала последние крупицы золотого песка, отмеренного ей. Я не собирался мешать, просто облокотился о гранит, ожидая. И она почувствовала присутствие, чуть качнулась и повернула голову.
— Вы? — выдохнула, словно не веря.
— Я, — пожал плечами.
— Что… что вы здесь делаете?
— Жду.
— Чего? — теперь развернулась не только голова, но и одно плечо.
— Чего-нибудь. Или того, что ты все-таки прыгнешь, или того, что струсишь и уберешься отсюда. Мне предпочтительнее первый вариант. Так больше шансов, что ты сюда больше не притащишься.
— Вы хотите, чтобы я прыгнула? — лицо стало еще белее, смазывая черты.
— Я хочу, чтобы ты убралась. Куда — мне наплевать.
Она переступила с ноги на ногу, посмотрела на воду. Без дождя река лежала спокойно, недвижимо, почти не отличимая по цвету от черного гранита. Она казалась такой же жесткой и ледяной. Прыгать в такую не хочется, я девчонку понимал. Она снова переступила, ботинок чуть поскользнулся на мокром камне, и девчонка нелепо взмахнула руками. Капюшон слетел с ее головы, являя черный платок с красными оскаленными мордами, что укрывал волосы. Она громко сглотнула, косясь на воду, а потом на меня. Но ни ловить ее, ни уговаривать я по-прежнему не собирался. В конце концов, каждый имеет право на такое решение. И как она там говорила? Мы в ответе за тех, кого… выручили? Уберегите боги.
Она снова перебрала ногами, словно жеребенок, и засунула руки в карманы.
— А как там Мрак? — голос звучал хрипло и намеренно равнодушно.
— Понятия не имею, — у меня безразличие было отработанно годами, и выходило не в пример лучше. — Я выкинул ту мяукающую коробку, что ты мне подбросила.
— Врете! — теперь развернулись оба плечика. — Вы его в дом внесли! А потом дырку сделали в двери, чтобы он выходить мог! Я видела!
Я задумался, быстро прикинув расположение домов на улице. Увидеть дырку в моей двери за кустами разросшегося сада можно только… сверху. С соседского дома. Значит…
— И как же ты забралась на ту крышу? Там ведь скат неудобный, черепица старая, скользкая. Выхода через чердак нет. По стене? Там, где дикий виноград? Ловко.
Она кивнула, не сумев погасить вспыхнувшее в глазах изумление. Не ожидала, что я так быстро ее рассекречу. Впрочем, мне совсем не интересны ее детские глупые игры.
— А прыгать лучше выше, с моста, — протянул я, поднимая воротник. Все же у реки зябко. — Здесь ты лишь нахлебаешься воды, но скорее всего выплывешь и свалишься с воспалением легких.
— Откуда вы знаете? — буркнула она, снова уставившись на воду.
— Знаю. Прыгал. Выплыл. Жаль, никто не подсказал.
— Вы прыгали? — ее глаза округлились, сделав девчонку похожей на сову. — Врете! Вам-то это зачем? У вас вон все есть…
— И у тебя все есть.
— Вы не понимаете… — прошептала она, а я поморщился, начиная уставать и от ситуации, и от девчонки. Хронометр на Башне завершил круг, и забил колокол, напоминая, что мне пора. Жаль, такое хорошее утро испорченно…
— Вечером дождешься меня возле дома, проведаешь Мрака, — бросил я и, отвернувшись, неторопливо пошел вдоль кованой решетки, что кружевом оплетала гранит и реку. Иллюзорная хрупкая ограда, созданная для украшения, а не защиты. Люди плюют на эту легкую ажурность и лезут к воде, что лежит внизу. И река перед ними беззащитна.
Я не оглянулся, вливаясь в поток людей на тротуаре.
* * *
К вечеру я почти забыл про утреннюю встречу на парапете, и лезвие скользнуло в ладонь, когда увидел темную фигуру, скрючившуюся у моих дверей. Издалека она больше походила на кучу тряпья и мусора, чем на живого человека. Казалось, что у ограды просто кто-то бросил старую, давно отслужившую куртку, штаны, цвет которых было не определить из-за их затертости, и грубые ботинки. Все это тряпье скрывало такую тощую фигуру, что казалось, будто внутри одежды ничего и нет.
И я не расстроился бы, если бы это было так.
Но мусор зашевелился, выпрямляясь при моем приближении, и лезвие снова спряталось. Я хмуро кивнул девчонке, надеясь, что она уйдет, и уже пожалев о своих словах. Но она не уходила, топталась рядом, пока я открывал дверь, сопела в затылок. Еще и замечания отпускала.
— У вас очень запущенный сад, — поцокала она языком. — А вы вроде при деньгах. Надо нанять хорошего садовника, он вам тут живо порядок наведет! Смотрите, розы переродились в дичку…
— Мне так нравится, — отрезал я, распахивая дверь дома. — Ботинки за порогом сними. И куртку, — посмотрел на нее скептически. По хорошему, штаны бы тоже снять — боюсь, она мне диван загадит.
— Штаны у меня чистые, — обиделась девчонка и вытерла рукавом мокрый нос. — Я на картонке сидела!
Но куртку сняла и положила в угол, рядом с грязными ботинками. Я щелкнул включателем, проходя в гостиную, обернулся, прищурившись, рассматривая свою нежеланную гостью. Она, округлив глаза — меня. Без куртки стало понятно, что девчонка еще худее, чем я думал, тощая, как Мрак. Широкие штаны держатся на бедрах лишь благодаря толстому ремню с квадратной металлической бляшкой, от которой на животе осталась красная полоса. Ноги босые и грязные, носки отсутствуют. Сверху на ней — тонкая зеленая кофта, слишком короткая и не закрывающая впалый живот. О том, что передо мной все же представительница женского пола говорила лишь острая грудь, натягивающая ткань и не сдерживаемая бельем. В вырезе кофты — тонкая бледная шея и выпирающие ключицы. Лицо испачканное, нос красный и распухший, а искусанные губы, напротив — бледные, с синим отливом и запекшимися корками. А вот глаза хороши. Яркие, медовые, почти кошачьи. На голове все тот же платок с мордами, скрывающий волосы.