у вас уже есть свой фашизм!»
Чики благодарно усмехался.
С Чики Вайсом оказалось легко работать, и они с Рут быстро нашли общий язык. Они заменили Андре и Герду: друг Капы взял на себя лабораторию, а подруга Таро – подписи к фотографиям, точно два дублера или тыловой резерв.
Впрочем, Рут всегда была союзницей Герды, и только история с Вилли едва не положила конец их дружбе. И дело было не в том, что ей было нечем платить за номер в гостинице (для насущных проблем решение всегда найдется); вопрос был в доверии. «С мужчинами поступай как тебе вздумается, – сказала она Герде, – я никогда ни о чем тебя не спрашивала, всегда прикрывала и помогала с тех пор, как ты увлеклась Георгом и не знала, что делать со штутгартским женихом. А ты, ни слова не говоря, переезжаешь к Таксе и как ни в чем не бывало приходишь за вещами и оставляешь мне денег? С подругами так не поступают!»
Когда они снова начали изредка встречаться, наполняя пепельницы в кафе пеплом и окурками сигарет, Рут наконец сдалась и признала очевидное: Герда просто не могла понять, что так сильно ее обидело. В конце концов, заключила она, это всего лишь издержки совместной жизни, разногласия неизбежны, вот теперь и с Мельхиором они проходят через это. Эта мысль утешила ее, и теперь она могла спокойно наслаждаться всегда приятным, хотя и недолгим временем в компании Герды. Сама она довольствовалась искренним восторгом подруги по поводу ее новой работы в кино («Макс Офюльс? Чудесно! Постарайся получить какую‑нибудь роль!») и внимала рассказам Герды о гостях Штайнов, или об идеях Вилли Брандта и других товарищей, с которыми ей довелось встретиться, или о ее невероятных успехах в искусстве фотографии.
– Держи за меня кулачки, Рут, я нашла работу, точнее, ты не поверишь, но это Фридман мне ее нашел!
– Неужели? Поздравляю.
– «Альянс-Фото», представляет интересы лучших немецких фотографов, и там меня приняли благожелательно, я учусь. Начальнице я не очень по нраву, но наплевать, она, конечно, души не чает в Андре. Мария Эйснер искала помощницу со знанием языков и бухгалтерского дела? Вот она ее и нашла! Я же не виновата, что оказалась намного способнее, чем она думала.
Рут ничего не оставалось, как расслабиться, соскребать ложкой оставшийся на дне чашки сахар, наблюдая одновременно и за прохожими, и за Гердой. За колечками дыма, которые она выпускала с подчеркнутым изяществом, за ее губами, аккуратно потягивавшими кофе. И слушать этот прерываемый смешками рассказ, похожий на чириканье влюбленной по уши девушки. В сущности, так оно и было, только Герда была влюблена в фотоагентство. Она сразу же заявила Эйснер, что у нее есть опыт и талант вести дела. В Лейпциге она ведала счетами своего отца, а в Штутгарте помогла жениху начать торговлю кофе после краха рынка американского хлопка. Продавать фотографии, безусловно, более увлекательно, чем яйца оптом или четыре кофейных смеси, из которых клиенты обычно заказывали самую дешевую.
– Я просто поняла, как работает рынок.
– Правда? – отвечала Рут рассеянно, как того требовала театральная пауза.
– Недостаточно быть самым быстрым и все такое. Нужно подходящее имя, в крайнем случае его можно придумать. Думаешь, главный редактор понимает что‑нибудь в качестве изображения? Редко. Фотография сделана из ничего, она быстро обесценивается, и срок ее годности – один день. Такой товар надо уметь продавать, – заключила Герда, торжествующе и озорно посмотрев на улицу.
Пока Рут наблюдала за ней, ее осенило: только посмотри на нее, на эту маленькую женщину, притягивающую к себе все взгляды, на это воплощение изящества, женственности, coquetterie[111], и ведь никто никогда не заподозрит, что она рассуждает, чувствует и действует как мужчина. Звучит как оправдание, почему она ее простила, но зато оно помогает понять, почему ее гнев не разрушил ее привязанность. И когда Герда встала и, чтобы не смазать помаду, поцеловала воздух у щеки, Рут уже не ощущала ни капли недовольства, сдобренного легким ароматом «Мицуко», который она узнала бы и с закрытыми глазами.
Герда приводила ее в замешательство. Она не была похожа ни на одну из приятельниц Рут в Лейпциге: ни на таких, как она сама, которые, влюбившись, переставали замечать других мужчин, ни на тех, чьей единственной целью было вскружить головы всем мужчинам вокруг. Без сомнения, Герда знала, какое впечатление производит; она плескалась в нем, как рыбка в аквариуме, но на какой‑то свой особый лад. Открыто, без всякого коварства, почти наивно. Ей вообще нравилось быть в центре внимания, нравилось, когда за ней ухаживают; некоторые молодые люди нравились ей больше других, но она не делала из этого никакой тайны и не ломалась («А тебе Георг разве не кажется исключительным? Меня никогда не привлекали такие молодые. Он тебе тоже нравится?» – «Да он на меня даже не смотрит…» – «Ну, мне‑то ты можешь сказать, давай же, я не обижусь». – «Что сказать? Что все остальные Курицкесу в подметки не годятся?» – «Ага, он тебе все‑таки нравится, да! Но я с радостью уступлю тебе Вилли Чардака». – «Таксу? Ну спасибо!»).
Они сразу же заговорили свободно обо всем на свете, это изгладило первое впечатление Рут и они подружились. Куколка из Штутгарта оказалась не просто живее и интереснее всех этих разряженных куриц из числа ее одноклассниц, у которых на уме были только моды, знаменитости и поклонники (они хвастались, если ухажер был красивым или из хорошей семьи, над всеми прочими – издевались). Было в ней и что‑то другое. Что именно – Рут не понимала (быть «свободной от предрассудков» и «лишенной предрассудков» – это одно и то же? Не совсем), но Герда так настойчиво искала ее общества, что Рут осознала: перед ней вовсе не высокомерная жеманница. Она сдалась, покоренная этой непосредственной симпатией и этим сиянием.
Они познакомились в бассейне Sportverein[112] «Бар Кохба» через Георга Курицкеса, но и после купального сезона их компания продолжала встречаться. Девушки уже успели поверить друг другу первые секреты, и вдруг выяснилось, что они ходят в одну школу. Рут училась в Gymnasium, а Герда посещала занятия по стенографии и домоводству: не потому, что ей был так важен этот диплом, а потому, что в Штутгарте она тоже училась в коммерческой школе.
– Знаешь, я просто не умею сидеть без дела, – заметила она однажды, стоя у дверей класса с книгой в руках в ожидании начала урока. – И всегда прихожу рано, – рассмеялась Герда, покачиваясь на каблуках. – Сразу видно, что мне нравится ходить в